| "Дорога домой" |
|
"Дорога домой" Автор: TerryBolger Фэндом: Linkin Park Категория: слэш Пэйринг: Фред Дерст / Честер Беннингтон Рейтинг: R Жанр: romance/mild angst Саммари: дом - это там, где тебя ждут и куда ты хочешь попасть. Но иногда на пути домой возникают неожиданные препятствия. На безымянном – сразу над вытатуированным кольцом – некрасивая длинная царапина, которая уже несколько дней не хотела заживать. Такая же на указательном. Хорошо, что не по ладони и не по кисти – можно было бы подумать, что кошка оцарапала. Все женщины – кошки; из-под задетой болячки появилась кровь, и Честер осторожно и быстро провел языком по солоноватой коже. Гуляют сами по себе. Только вот в оригинале был кот. потому что это совсем другое дело. Кошка гуляет из каприза, чтобы показать себя – не важно, что из-за этого приютивший ее человек страдает и мучается, не понимая до конца, за что ему говорят «Мы разводимся» или «Я беременна». Коты гуляют тому, что хотя им очень хочется, но они не могут позволить приласкать себя. Нет, могут, конечно. Но когда это на равных. Кот человеку друг. Человек человеку кот. обмен поглаживаниями. Честер грустно посмотрел на свою правую ладонь, уже не обращая внимания на царапины, и демонстративно – для самого себя – положил ее себе на шею – ноет. Все-таки это не правильно – сидеть так склонившись к низкому столику. Да, это не только поглаживания, но и мелкие веселые полупакости другим двуногим, вроде похищения наушников Бреда или лягушки Джо или пластинки Летала, от которых мир распадается на звонкие смешинки и бесподобные улыбки предназначенные именно этому миру. Ну и ему тоже как его части. Но кот гуляет сам по себе. И иногда он бросает своего друга-хозяина и уходит на чужую территорию. Иногда не возвращается, пусть даже соседская собака оставила его с одним ухом и разодрала бок чуть не до кишок слабость и гордость – а потом только или вечная благодарность, требующая многого взамен – внимания, поддержки, одобрения, чувства плеча, или ненависть, жгучая и горькая, потому что не можешь отплатить. Или не получил помощи, когда почти подыхал на заднем дворе между мусорными баками с непереносимой внутренностях. И зеленые глаза ободранного черного кота, воняющего тухлой рыбой, немигающе уставленные на тебя, словно удерживающие в этом мире… Честер вспомнил свои слова о том, что он не слишком-то любит котов и кошек. Собаки честнее – или разорвут сразу или будут ходить следом. И зря тогда Дерст бахвалился, что его Бизкит слушается только хозяина – Честер лучше других знал, что его, мистера Беннингтона, будут слушаться все. Сколько тысяч на стадионах замирали только от одного взмаха его руки? Честер отвел ладонь от переставшей наконец ныть шеи – резко, словно отмахиваясь от мыслей: ну и что, что Дерст записал эту песню раньше? Честер снова положил ладонь – кончики пальцев на желтоватом в свете лампы листе – чуть теплом. А на большом пальце обгрызен ноготь – иногда эта чужая привычка, которой он никогда не страдал в детстве, возвращается к нему. Бумеранг. Вечное возвращение. Дорога домой. Дом – это там, где кошка на постели, тепло и мягкость напополам с инаковой мудростью и своеволием. В гладкую, вылизанную шерстку так приятно запустить пальцы, чтобы заставить смотреть на себя темные лукавые глаза, блестящие чем-то желтым, похожим на прокаленные солнцем пески Аризоны. Там, где тебя ждут… Он чуть приподнял верхнюю губу – вечная гримаса, которую он не мог контролировать и которая так не подходила к его новому образу. Простое движение мышц лица – хотелось такого же простого понимания. Никакого двойного дна. Вот если Фред кого-то куда-то посылает, то сразу по его тону ясно, можно ли будет оттуда вернуться или придется там остаться, потому как иначе Дерст придумает что похуже. Хотя хуже Дерста придумать что-то сложно, особенно когда голова раскалывается от неполучающейся мелодии. Но – Честер покосился на приоткрытую дверь – узкая полоска света, слишком яркого для его усталых глаз – он никогда уже, похоже, не избавится от ощущения, что всем нужно от него что-то еще: не только общение с ним, но его тело, деньги, слава и много чего еще. Все слишком сложно. Даже эта простая мелодия и более чем простые слова скрывали за собой проблему, которую он не мог решить уже долгие – мучительно долгие из-за гудящей головы и опять занывшей шеи часы. Все слишком сложно в этой жизни, и пойманная было за руку простота выскальзывала и снова звала за собой в пут. Точно так же, как взгляд на сложившиеся на коленях без его согласия руки каждый раз заставлял его рассуждать, почему на пальцах до сих пор не появились желтые никотиновые пятна. Еще одна затяжка – когда подносишь сигарету к губам, сладострастно подрагивающим, не видишь этой руки. Потом осторожно стряхнуть пепел, не замечая, что серая пыль неровным слоем ложится на распечатанный текст песни, которая должна помочь многим тысячам людей, а его самого – почему-то – загоняет в те уголки сознания, куда он меньше всего хотел бы попасть. И меркнет свет, и не видно дороги домой. Хотя где его дом теперь? Честер устало подпер щеку рукой, по коже приятное тепло от сигареты. Хотя – он хмыкнул = он предпочел бы, чтобы его руку просто сейчас кто-нибудь взял и погладил, осторожно, ненавязчиво. Когда-то так делал Сэм и … Кое-кто так делал, рассказывая очень увлеченно о своих планах и достижениях, глаза разного цвета, разные тембры голосов, разные запахи и физически ощущаемая сила. Потом тонкие пальцы поднялись к вискам – несколько массирующих движений, чтобы прогнать то ли мысли, то ли мешающую их думать начинающуюся мигрень, так похожую на дымный полумрак комнаты, прорезанной только узким лучом яркого света от двери. А за этой самой дверью кто-то прошел, громко стуча каблуками. Весело подмигнул пришедшим сообщением телефон на столике, и Честер, покорно склонив голову, вернулся к изучению текста на листе желтоватой бумаги, текста, который завтра нужно будет сделать таким, чтобы у людей слезы наворачивали. Причем не слезы от того, что болят-слезятся глаза, как у него, а чтобы за душу пробирало даже тех, кто душу свою пропил или продал. За грош. Кто же ему сказал, что он сердце продал за миллионы? И Честер тряхнул головой, сощурившись, вцепившись взглядом в черные строчки. Еще через несколько минут, промигавших зеленым на часах на стене Честер зло стянул с себя рубашку, жалобно затрещавшую и тут же жалко прижавшуюся к спинке кресла, еще хранящей тепло честеровского тела – небольшая вмятинка, неохотно расправляющаяся, на том месте, где была его голова. Сигарета догорела, и окурок был безжалостно брошен в пепельницу, где его угрюмо встретили многочисленные собратья по несчастью. Легкое облачко дыма – вентиляция работала все-таки отлично – рассеялось, за несколько минут своего существования успев окраситься тремя цветами – отсветы рекламы Pepsi с небоскреба напротив единственного, но очень большого окна. Честер снова сгорбился над бумагой, нетерпеливо теребя и так измочаленный край листа, но в ушах все равно звучал только хрипло-прокуренный бессодержательный голос вокалиста Motley Crue, а перед глазами… Честер устало закрыл глаза, и ладони снова потянулись к вискам. За неплотно прикрытой дверью кто-то засмеялся, что-то говорили о кофе и пиве. Ловкие пальцы превратили лист бумаги в желтый комок, который шмякнулся на пол у двери, отлетев от косяка – жалкость в узкой полоске неуютно-яркого света. Лениво повернувшись к окну, Честер подставил лицо с заложившимися между бровей морщинками, переливам рекламного света – даже неба не видно. Усмехнувшись неожиданно проснувшемся в столь поздний час романтику в самом себе, Честер потянулся к пульту телевизора, робко примостившемуся на самом краю столешницы, которую сейчас украшал только пепел и вырезанная ножом надпись: Linkin Park – forever! На большой экран медленно, словно недовольно просыпаясь, выползло изображение. Кнопки немного западали, и с обветренных губ Честера слетали не самые ласковые слова в их адрес. Фильм. Реклама. Спорт. Новости. Фильм. Нет, назад. Он чуть наклонился вперед, спрятав скривившиеся губы в сложенных лодочкой ладонях, сладко пахнущих табаком. Испуганные отсветы разбегались от окна в другой мир – мир трагедии, страха и неутихающей боли – по стенам, но не решались даже приблизиться к скорчившейся в кресле фигурке, спрятавшейся за широким деревянным столом, как за стенами крепости во время осады. Только слабая рябь по когда-то отполированной глади., не решающаяся докатится до края, до локтей, не решающая подняться вслед за языкам пламени к кистям, коснуться лица. Последние данные о погибших. Слащавый голос дикторши и еле сдерживаемая улыбка на полных губах, к которым явно недавно кто-то прикасался – не только помада. Помощь, которую окажет пострадавшим власти штата. Помощь из федерального центра. Согласования. Обсуждение программ агентства по чрезвычайным ситуациям. Несколько кадров: мародеры, дети на этом жутком стадионе, и мальчик – с надеждой в расширенных от страха и удивления глазах – с мамой, кричащей в микрофон, что она боится возвращаться домой, потому что , может быть, и дома-то теперь нет. А потом пацаненок дернул ее за подол платья и смущенно пробормотал: «Мам, я хочу домой. Там лучше, чем здесь». Что ответила женщина, Честер так и не узнал: камера съехала на ходящие желваки репортера – но зато он начал искать текст песни, знакомый ему уже много лет, но изводящей его своей неподатливостью и простотой уже несколько томительно долгих часов. Когда он, наконец, заметил скомканную бумажку в гаснущем свете из коридора, на экране появилась карта прогноза погоды и длинноногая фотомодель, не столько рассказывающая о возможных бедствиях, ожидающих эту многострадальную землю, сколько демонстрирующую результаты соблюдения строгой диеты и многочасовых тренировок в тренажерном зале. Честер засмотрелся на длинные ноги девушки, а комок бумаги жалко сжался в темноте. Где-то хлопнула дверь, повернулся ключ в замке. Но Честер этого не слышал: по мановению его руки экран погас, он закрыл глаза и, забравшись с ногами в кресло, устроился насколько мог удобно. Вместо прежних мрачных мыслей в голове – рискуя сорваться с губ – звучало оптимистичное, до краев наполненное надеждой – чью же улыбку, чьи слова и взгляды это ему напоминает? – начало песни, на запись которой был отведен весь завтрашний день.: you know I an a dreamer (зевок) but my heart’s of gold (хорошо, что Шинода не балуется этими побрякушками)… Первые лучи рассвета, прорвавшиеся сквозь строй небоскребов, робко заскользили по щеке, прижатой к ладони, по языкам пламени на запястьях. Небрежно коснулись – так жмут руки случайным знакомым – окурков, чуть было не смахнули пепел со стола на пол, приласкали скомканную бумажку, готовую выкатиться из комнаты, как только откроется дверь, и выскользнули в коридор через замочную скважину. А в кресле неловко заворочался человек, который не вернулся этой ночью домой… Честер чуть приподнял тяжелые со сна веки и тут же соскользнул в горячий сон, не успев подумать, что было бы куда возвращаться. Или к кому?… Начинала ныть затекшая спина, заставляя возвращаться к действительности. А на другом конце мегаполиса, населенного ангелами, судя по названию – «все ангелы, только падшие» - угрюмый после бессонной ночи человек спрятался в маленькой ванной комнате, спасая свои воспаленные от долгого сидения перед монитором глаза от пытки солнечным светом. Защелкнув замок и отпустив горячую воду он соизволил бросить взгляд на свое отражение в стремительно запотевающее зеркало: высокий лоб в недовольных морщинках, запавшие глаза и неизменная бородка, пожалуй, нужно побриться налысо - этот ежик на голове уже не смотрится даже с красной кепкой. Неожиданно он вздрогнул – ему показалось, что кто-то постучал в входную дверь, но потом стал сосредоточенно снимать с себя одежду, чтобы забраться под душ: это же его дом, кто к нему придет в такую рань? Малыш еще слишком мал – он не сбежит от мамочки, к сожалению. А друзья… Обжигающие струи смыли на время все мысли, и мужчина, наслаждаясь этой лаской, замурлыкал, насколько это позволял его голос, что-то про сладость возвращения домой, вспоминая, что какое-то племя считает своим домом «время снов»… Руки уверенно и привычно скользили по телу: сильное, мускулистое, исчезли уродливые мякины из жира, появившиеся было… после чего? Он приподнял лицо – вода по щекам, мягкая, заставляющая краснеть – горячая. Скользкие от мыла ладони прошлись по внутренней стороне бедер, легкая волна возбуждения. Дыхание сбилось, подчиняясь ритму движения рук, так же как и мысли-воспоминания: душевая кабинка, не закрывающаяся дверь и ласкающий себя мужчина. Нет, не просто мужчина – его друг, его слишком хороший знакомый. Концерт отыгран, Честер тогда сильно задержался, выясняя отношения с организаторами – ему в очередной раз что-то сильно не понравилось – и, когда он добрался до душевой отделанной синим кафелем, остальные – и бизкиты и LPшники – уже выходили, заставив ноющего Честера ждать в дверях. Он сам только хлопнул Честера по плечу и криво усмехнулся – они славно оторвались – в результате владельцам этого стадиона придется тратится на то, чтобы поставить на место двери кабинок в душевой: музыканты, видимо, от перенапряжения, устроили шуточную драку. Когда он обнаружил, что где-то забыл свой мобильник и кепку, он вернулся. Все комната была наполнена сладковатым запахом и паром, не обжигающим, но больше похожим на теплые губы, скользящие от ключицы вниз, громкий шум воды – так что не слышно, что за звуки слетают со слегка раздвинутых губ Честера: он ласкал себя, по-видимому, полностью уверенный, что никто не зайдет и не увидит этого или просто забыв, закрыть хотя бы дверь в душевую. В какой-то момент Честер тяжело привалился спиной к тонкой перегородке, громкий стон, перекрывший-таки шум текущей воды и поднес к глазам руку, с которой капало белое и тягучее. И Дерст смог, наконец пошевелиться – стоять, замерев, кожей ощущать ритм движения рук, окольцованных пламенем и осознавать, что хочет чувствовать ласку этих ловких пальцев, теплых рук, слышать это дыхание рядом. Когда Честер кончил, он сам чуть не застонал и тихо выскользнул из душевой, бросив на произвол судьбы краснеющую кепку на скамейке и заставляя себя не думать о том, что почувствовал: это просто перенапряжение, ничего более, но тело ныло, пытаясь убедить его, что если это и перенапряжение, то его нужно снять. Желательно честеровскими руками. Но Дерст заставил свой внутренний голос заткнуться. Но не надолго: он проснулся от одного прикосновения – Честер высунул ему кепку и мобильник через несколько минут нагнав в коридоре. Собственно и нагонять не надо было – Фред стоял и пытался понять, насколько он за прошедшее время опустился в своих глазах и что же все-таки произошло. В результате Честеру вместо благодарности остался сердитый рык – Дерст буквально вырвал свои вещи у того из рук; обкусанные губы на лице напротив сложились в осуждающе-недовольную усмешку и Честер демонстративно прошел мимо, сжавшись так, чтобы не задеть плечом неизвестно от чего вдруг озверевшего вокалиста LimpBizkit – узкий коридор. А Фред смог только вдохнуть запах еще влажной кожи и ушедшего возбуждения. Когда Честер скрылся в сумраке коридора, где его приветствовали громкие крики и поздравления одногруппников, Дерст остался один на один со своими мыслями, ощущениями, памятью и сомнениями: заметил ли Честер, что он наблюдал за ним. Тяжелый вздох сквозь сжатые зубы – я же не педик, не Молко, в конце концов! Мне померещилось. Ну как же, внутренний голос был ехидным и безжалостным, но ему все же пришлось заткнуться. Хотя в следующий раз заткнуться пришлось самому Фреду: видеть Честера Беннингтона, слышать его голос, вдыхать запах его тела, когда тот оказывался слишком близко и понимать, что этот человек становится тебе все дороже и дороже. Не просто дружба между музыкантами, которая появилась уже достаточно давно, а желание быть вместе. Потому что этот человек с постоянно сощуренными глазами за стеклами очков понимал его с полуслова. Однажды Дерсту по пьяни даже удалось выговориться – о семье, об ублюдках-фанатах – и получить взамен не пустые слова, что все наладится, а крепкое пожатие, а потом честеровские пальцы заскользили у него по ладони, то ли лаская, то ли успокаивая. И Дерст понял, что больше всего на свете ему хотелось бы, чтобы этот человек ждал его, когда он вернется домой из этого тура. Удивительная способность поддерживать, ободрять без слов, просто своим присутствием. От которого он скоро начал сходить с ума: Честер, не осознавая до конца своей привлекательности, жил и был самим собой. А Фред, поддерживая видимость ничего не значащей дружбы, запоминал каждое его движение, чтобы ночью все вспомнить, просмотреть как фильм. Рассуждения о том, изменилась ли его ориентация, пришлось оставить. Он просто принял как данность, что дело именно в Честере Бенингтоне, вокалисте Linkin Park, умевшем быть порядочным нахалом, но удивительным человеком – он умел понимать. Иногда. А еще у него удивительное тело и запах его парфюма – свежий, но с оттенком нагретого солнцем песка и теплого апельсинового сока; и Дерст уже не мог себя контролировать – думать о Чессе (про себя он называл его именно так) в любой форме и с любым окончанием этих мыслей – даже если этом концом был поход в душ – стало привычно и необходимо. Точно так же как избегать прикосновений – даже случайных. Потому что Фред краснел, как мальчишка, от мыслей приходящих по этому поводу ему в голову. Но дело было не столько в его смущении, сколько в Честере – такое сделать с ним было невозможно. Беннингтон – натурал. Дерст – натурал. Что может быть у двух натуралов? Но иногда, особенно, когда выдавался из ряда вон выходящий по поганости день, сталкиваясь с Чессом в коридоре, обменявшись парой слов, Фред смотрел тому вслед и думал, какие на вкус эти губы, так легко складывающиеся в намешливую полуулыбку почти по любому поводу, каково чувствовать ласку этих рук, то и дело что-нибудь теребящих – то манжету рубашки, то сережку в ухе. Признание самому себе, что он, Фред Дерст, хочет Честера Беннингона далось с трудом. Потом пришла мысль, что может, после одной такой ненормальной ночи, когда у них все равно ничего вместе не получится, он успокоится. Но … Если бы Честер в ответ на подобное его предложение (не важно было бы это сказано или он просто бы зажал Честере) просто наорал на него, то ничего страшного. Чейзи Чес – гроза служащих всех отелей на пути их тура. Сложно забыть: вальяжно развалившийся Честер в мягком кресле, невидяще смотрящий на какой-то очень старинный портрет – гордость отеля – вывешенный на всеобщее обозрение в конференц-зале и пускающий клубы дыма и с ужасом смотрящий на это безобразие администратор. Молоденький мальчик, наверное, одного возраста с Честером, но выглядящий гораздо младше, робко попросил мистера Беиннгтона убрать ноги со стола, являющегося художественной ценностью и указал уже дрожащей рукой на табличку-объявление «No smoking»; Честер разразился такой тирадой, которую бы не пожелал бы услышать во время последующего интервью ни один журналист – цензура бы не пропустила… ни слова. Фред кривил губы – он зашел в зал ха несколько секунд до прихода администратора: ему не нравился дым, хотя сигареты Честера не вызывали у него той тошноты, как то, что курил Вес; его забавляла краска, заливающая щеки и шею Чесса и вжатая в плечи голова администратора, не знавшего ни как справиться с особо буйным гостем, ни как спасти корпоративное сокровище – не снимать же картину со стены и не тащить прочь на своей спине. Потом Честер еще долго орал на всех, кто только лез к нему даже с простым «Привет». Но за этими вспышками раздражения не было ничего страшного. Это было той ерундой, из-за которой можно сначала поорать, а потом над ней же посмеяться. Гораздо страшнее было бы снова увидеть Честера, прячущего лицо в дрожащие ладони. И Фред чувствовал, что если он просто ласково проведет тыльной стороной ладони по щеке Чесса, как ему хотелось, то тот только зажмурит глаза и даже не решится поднять руку, чтобы его оттолкнуть. А потом будет что-то вроде того, что он однажды видел во время этого тура. Это тоже была случайность. Возвращаясь от очередной подружки на один вечер, с которой ему все же удалось на некоторое время забыть о Честере Чарльзе Беннингтоне, и чертыхаясь -= в конце коридора нервно мерцала, глухо потрескивая, лампа – свет, тень, свет, тень – Фред честно пытался добраться до своего номера и при этом, во-первых, никого лишнего не разбудить, а во-вторых, самому не заснуть не добравшись до пункта назначения под названием разобранная постель, ладно, пусть неразобранная, он был согласен даже на диван – только бы принять горизонтальное положение. В дискотечном мерцании он не сразу понял, что у двери в номер Шиноды кто-то стоит. Честер. Похоже – Фред улыбнулся струям воды, все еще скользящим по его лицу - тогда у него сработал инстинкт самосохранения, а может, он просто слишком долго соображал, что происходит, а усталое тело было уже не в силах лезть обниматься с весельчаком-очкариком, который в тот момент совсем не казался веселым. Сгорбленные плечи, туго обтянутые черной футболкой. Ладони закрывают лицо – что они прячут? И стоит он у приоткрытой двери номера своего друга, из-за которой доносится возбужденно-радостный, смешанный со смехом голос Майка, видимо, ведущего очень приятный телефонный разговор. («А, лучшие друзья, - сейчас губы Дерста снова складываются в недобрую усмешку, как тогда, - ревность мешает зайти…») И ему до боли захотелось прикоснуться к выступающим шейным позвонкам, отвести его руки, чтобы узнать, не блестят ли на щеках мокрые дорожки. И злость, горячая, от которой в голове проясняется – ко мне никто не придет как к этому вечно ухмыляющемуся мальчишке, никто не будет ждать под дверью… И Честер, словно почувствовав его мысли, опустил руки, на секунду правая задержалась на очках, оттягивающих ворот футболки, но так и упала. А Честер только шагнул к стене и опустился на пол – колени подтянуты к груди, а на лице играют отблески все еще мигающей лампы – свет, тень, свет, тень – и влажно блестят невидящие близорукие глаза (он тогда этим и воспользовался – прошел мимо, зная, что Честер не разберет, кто же это) и кольцо на подрагивающей нижней губе. Появившееся только сегодня. И исчезнувшее уже на следующей день - что-то не сложилось, что-то не изменилось. Фред видел собственными глазами, как Честер неловко пытался тогда же ее снять, чуть не поранился до крови, но так и не решился подойти. Хотя потом ему долго снилось, что он целует окольцованные губы, грубым рывком заставляя Честера подняться с мягкого ворса ковра, прижимая его к стене, с силой сжимая - чтобы остались синяки, чтобы от в физической боли растаяла душевная. Но… Фред тогда только вздохнул. А Честер на следующее утро завтракал вместе с ним и как-то странно, словно ища поддержку, жал его руку. А ночью: Дерст не знал, дождался ли Беннигтон Шиноду – он сам только громко хлопнул дверью, оставляя чужие проблемы там, с другой стороны, оставаясь наедине со своими собственными – с мыслями о Чессе бороться было сложно и совершенно бесполезно. Он до сих пор не мог смириться с тем, что хочет этого сумасшедшего – спустя несколько лет. Он до сих пор помнит, что такое боль и потому не хочет причинять ее человеку, который заставил – сам того не зная – его посмотреть на этот мир чуть иначе. Спрятанное в ладони лицо – он не сделает этого. И вообще, отношения мужчина-мужчина – это не правильно, это не для него. Это только для нег и Чесса. Вот только оставался без ответа один вопрос: почему тогда на VMA’03 Честер шептал ему какие-то благодарности и не хотел убирать свою ладонь из его, а ему было приятно… Фред тяжело вздохнул и выключил воду. Он всегда удивлялся, что у Чесса нет характерных желтых пятен на пальцах. Горячая волна снова накрыла его с головой, и Дерст в который раз зарекся думать о Честере Беннингтоне и порадовался, то он один в этом доме и его никто не слышит. Снова зашумела включенная вода, на сей раз холодная. На столике мерцал экран ноутбука, смущая рассветные лучи, ничего не понимающие в технике, но зато разбирающиеся в освещении событий – фотография молодого мужчины с серебряной сережкой в губе. *** Концерт. Люди внизу – горящие глаза. У кого-то слезы по щекам. И в какой-то момент он почувствовал, что идея была правильной – они все хотят домой и само это слово наполнилось смыслом и надеждой. Он чувствовал, что зал переполняется энергией, чувствовал это кожей, вдыхал ее запах вперемешку с запахом страха и разочарования – все помнили, что послужило причиной этого концерта. А за кулисами – обычное веселье. Чуть более грубоватое – чтобы скрыть грусть и общую не ловкость: пусть это благотворительный концерт, но слишком уж обнадеживающими были тексты и манера исполнения, когда как все они лучше, чем кто-либо другой, знали, как именно расходуются эти благотворительные сборы. Запах пота, насквозь пропитавший его белую футболку, его черную рубашку. Брови так и сходятся на переносице и с этим ничего не может поделать даже похлопывание по плечу – этот монстр из Motley Crue позволил себе распустить руки. Опустошенность. Он даже не включил музыку, пока ехал до отеля в своем автомобиле, слушавшемся, кажется, даже его мыслей. Услужливые руки, подобострастные и чуть восхищенные лица. И пустой, как его сердце, номер: белая блестящая дверь в ванную, зашторенное окно и откинутое одеяло на постели – холодные простыни. Честер присел на край этого двуспального монстра и разгладил маленькую складочку. Ни минуту ему показалось, что чьи- то ласковые руки скользнули по его напряженной спине. Щелчок зажигалки, запах огня вместо запаха чистоты и привычный вкус во рту… он попытался поймать это ощущение – ласковые руки. Ощущение, которое позволяет сохранить сознание – я живой. Если тебя хотят – значит, тебя где-то жду, значит, у тебя есть дом… Распластавшись на кровати, Честер набрал номер Майка. Долго – только гудки, где-то очень далеко. В другом мире, где нет места несчастным и обделенным; Честер рассматривал теряющийся в тенях потолок. Рядом с ухом, лежа на хрустящих простынях, гудел телефон. Короткая мысль: «Он тоже не дома». Усталый сонный голос, в котором все равно слышна улыбка, на этот раз вымученная. И Честер задохнулся, забыл половину слов, только : «Как дела, Майк?» «Если бы ты был посообразительнее, - зевок, - то понял бы, что я пытаюсь спать». «А мы концерт отыграли. Как жизнь, Майки?» - Честер перевернулся на бок и подтянул колени к груди – этот голос не вернул ему ощущения прикосновения теплых заботливых рук, значит, это о другом человеке, не о Майке о думал, да, так он и думал. «Я тебе все в письме написал… если бы ты хоть иногда проверял почту (зевок).» - «Спокойной ночи, Шинода». В трубке слышно только дыхание – Майк так и не решился сказать еще что-то. Или просто не смог. Честер отложил телефон и внимательно посмотрел на свои руки: нет, он не будет сейчас прикасаться к себе. Он просто поедет к тому человеку. Человеку, который так тщательно старался скрыть от него, что хочет Честера Беннингтона, скрывал тщательно даже от самого себя. Человек, который мог признаться, что у него нет настоящего дома, но бывший не в силах отказаться от своих слов. Впрочем, Честер его хорошо понимал: он так же не мог представить, что какой-то мужчина его будет ласкать, даже если этот тот, о ком он вспоминал чаще, чем ему самому бы хотелось. Вспоминал после того случая в душевой… это заводило: знать, что на тебя смотрят и кончать, буквально чувствуя, как сбивается чужое дыхание под твой ритм. Неопределенность. Непонятность. И одинаковые ощущения. Такого не было даже с Майком – потому что они были слишком друзья. А чувствовать себя желанным и оберегаемым… по-женски? Нет. Мужская дружба. И больше ничего. Сползти с кровати. Докурить сигарету. Посмотреть на звездное небо, резким движением раздвинув шторы. Послушать ночной город. И несмотря на то, что, кажется, под веки насыпали песка, а в горле словно наждачной бумагой прошлись – многие километры за рулем, от которого невозможно оторвать затекших рук, под дребедень радиоприемника. Сначала без цели. Потом, когда он понял, куда же едет, уже увереннее и быстрее. Пустая дорога. Ветер. И неожиданно голос того, к кому он ехал: Bittersweet Home. Хорошо, что песни получились непохожими: мрачная и наполненная надеждой. Если у Фреда все действительно так плохо, он Честера выгонит в зашей, если не сделает чего похуже. Но по этому вопросу Честер собирался с ним договориться. Честер усмехнулся: странно и они никогда это не обсуждали, но у них по жизни много общего и действую они иногда одинаково. И словно назло в этот момент зашипела шина, заскрипел песок под колесами съезжающей в кювет машины. Честера бросило на руль – больно и в глазах темно. Очень скоро стало понятно, что он сегодня уже никуда не уедет с этого совсем не оживленного участка шоссе. Справившись с болью в груди, осмотрев машину, Честеру осталось только тяжело вздохнуть, сесть на капот и посмотреть в темно-синюю даль, подсвеченную слабым сиянием звезд и тонкого, но очень острого серпика луны. Ветер, наглотавшийся поднятой пылью, все спешивший за автомобилем, наконец, догнал его. Дорога продолжала бежать вперед, но мимо. И Честер повернулся к ней спиной. Ветер уже нагнал его, скоро догонит рассвет, и уже на подходе мрачные мысли. Он отстукивал что-то по колесу, руки сложены на груди и смотреть в даль больше не хотелось. Вполне достаточно в малейших деталях изучить кустик полыни внизу – горький запах. А из радиоприемника снова понеслось пение Фреда Дерста. Ругательства становились все громче: этот как издевка – ему нужно увидеться с этим человеком, а он может только слышать его голос. Слышать голос. Волшебные слова., добавившие ему немного энергии – Честер точно знал, что в памяти мобильника этого номера у него нет. Он был записан в потрепанной записной книжке, которая каким-то чудом нашлась в чемодане среди других полезных вещей – ради нее пришлось выпотрошить багажник. Песок был теплым – Честер прислонился спиной к колесу, вытянул затекшие ноги, долгие гудки в трубке. Он теребил веточку полыни. Он так и представлял сонного злого Дерста, пытающегося нашарить телефон на прикроватной тумбочке. Тихая трель. Он лениво отвел взгляд от экрана, но пальцы сами продолжали набирать последнее слово и вместо заключительного аккорда нажали Enter. Номер незнакомый. Дерст перегнулся через подлокотник чрезвычайно удобного кресла и подцепил трубку. Прием. Кто-то ответил на его сообщение. Свернул окно – под ним лента новостей. Фотографии с ReAct Now. - Да? - А где же фирменное «Фред Дерст слушает»? – дыхание перехватило, похоже, он слишком долго смотрел на фотографии. - Что?! - Неужели ты все остальные слова забыл? Или дело в том, что я не поздоровался? – Честер с трудом сдерживал волнение, потому как разговор выходил странный. Но Фред, резким движением закрыв все окна, даже мигающее окно, извещающее его о приходе нового сообщения. - И как концерт? – на этот раз удивился Честер. - Какой? – пауза, - Знаешь, замечательно отыграли. Жаль тебя не было с твоей версией Sweet Home. - У меня он не такой слащавый. - Ну конечно, у тебя же жизнь трудная была, - не удержался Честер и тут же закусил губу, быстро продолжил, - Знаешь, Фред, а я собственно к тебе в гости собрался… - И когда тебя ждать? – Дерст махнул рукой на вставшего со своего места в углу спальни пса. - Уже не ждать. Я застрял на полпути на самом пустынном участке дороги. Съехал в кювет. - Ты хоть цел, - Дерст невольно подался вперед. - О, как ты за меня волнуешься, - Чесс улыбался, - Все в порядке, просто шину проколол. Но теперь я здесь надолго застрял. - Волнуюсь не за тебя, а за тех, то за тебя волнуется. - Какая честь. - И только ради этого ты мне позвонил посреди ночи? - А голос у тебя не сонный. - Ты не ответил на вопрос, - было слишком хорошо слушать этот серебряный голос, по спине озноб – Чесс не мог говорить нормально, он мог говорить только так, что у него все мысли поворачивались в одну сторону. - Эй, ты куда пропал, Фред? Я… - Честер поднес веточку полыни к носу, - я … понимаешь, это вся та песня. Ведь дома нет, - он говорил быстро, глотая слова, - дом – это там, где там, где тебя ждут, а меня – нет. - Как сентиментально, Честер Беннингтон. - И это все, что мне можешь сказать ты? Судя по твоей версии, у тебя вообще ни на что нет надежды. Дом – это могила. Ведь так, Фред? Жизнь – дерьмо. - Это ты сказал, Честер. - О, конечно. А у тебя все прекрасно, - Честер готов был сорваться на крик, - А я вот о тебе целый день думаю. Ты меня понимаешь. - О чем это ты? – Фред напрягся, вспоминая изо дня в день повторяющуюся сцену в душе. Но тут же перешел в наступление, - А песню у меня взял. К чему бы это? - Хотя бы к тому, что я думал, ты меня понимаешь. - Какая честь. Так с чего это ты взял. - Хотя бы с того, что ты меня хочешь, но не хочешь причинить мне боль. Хотя… - Честер больше прислушивался к своим стремительно бегущим мыслям, срывающимся с языка прежде, чем он успевал их остановить, чем к мрачному молчанию в трубке, - Фред, ты же понимаешь меня. Ведь все просто, как музыка. - Ты, может, представлял еще как я тебя, - Честер не сразу сообразил к чему относятся эти слова, но сбившееся дыхание Дерста заставило его улыбнуться. - Не ты меня, а я тебя. Эй, не дергайся, Дерст. Не бросай трубку. Просто… я же видел, как ты на меня смотрел и как у тебя вставал. Я знаю, когда меня хотят… - С твоим жизненным опытом, - настала очередь Честера замолчать, - Прости, - Фред нервно ходил по комнате, на секунду задержался у окна, но там было темно, - Может, мне приехать? Не молчи. - А что мне говорить. Мой богатый жизненный опыт подсказывает мне, что лучше держать язык за зубами… - Послушай, Чесс, - Фред опустился в кресло, - Ты сейчас черт знает где и говоришь мне, что знал, что я тебя хочу. Так чего же ты мне не дал? - Ты же гомофоб, - зло, едко. - Это не объяснение. - Знаешь, Фредерик. Многому нет объяснения. Ты ведь… - Честер позволил своей руке скользнуть по бедру. А Дерст его перебил: - Прижать тебя к стенке и отыметь так, чтобы ты ходить потом не мог. - Это уже было, - устало, радостное возбуждение, грозившее перерасти во что-то большее ушло, - пока, Фред, - «Ты осел, Фредерик Дерст. Форменный осел. Он же сейчас… ты же его не просто обидел». - Чесс, - мольба, требовательная, - Я… я же никогда так не делал. Я просто… - он не знал нужных слов, - Черт, если бы ты был здесь, а не сидел в каком-то там кювете, мы бы просто пили виски и болтали, может, я бы пожал твою руку, а если бы тебе было совсем хреново, то подставил плечо и обнял… - А я бы хотел сделать тебе приятное, - Честер уловил что-то в голосе, словах Дерста, что примирило его с прозвучавшей ранее грубостью. - Да, - уже мечтательно, - спальня. Неяркий свет, чтобы было видно все. Глубокие поцелуи. - Ты бы позволил мне… - Честер чуть замялся, - руками? - О, ты же мастер. - Ты сам видел, - Фред задохнулся. - Если пригласишь, я могу специально для тебя повторить, - руки сами потянулись к чуть раздвинувшимся бедрам, быстро справился с поясом, а Честер продолжал, как-то сразу осипшим голосом, - душ. А ты бы смотрел. Я знаю, тебе нравится. А потом… - Без полотенца… - Как скажешь, Фред. Если тебе так нравятся капли воды на коже… я бы опустился перед тобой на колени… не думаю, чтобы с ремнем были бы проблемы. Коснулся губами косточек на бедрах. Потому опустился ниже. Но сначала руками…. Фред почувствовал, что весь превратился в слух, правая рука ловко и привычно двигалась между ног, а серебряный голос Чесса, говорившего совершенно невероятные вещи, звучал так близко. Он подошел к черте раньше, чем Честер описал, что он сделает с ним дальше. Голос в трубке замолк после продолжительного стона, который Дерст так и не смог сдержать. - Чесс… - Все в порядке? - хрипло-напряженный голос. - Я бы хотел ответить тебе тем же. - Как мелодраматично, Фред, - Честер посмотрел на зарозовевшуюся полоску над горизонтом, - Я не принимаю таких подарков. С детства. - П-прости. - Все в порядке. - Может, мне все-таки стоит приехать за тобой? - Чтобы повторить это все в твоей спальне? – улыбка, он поднялся. Затекшие ноги не держали – чуть пошатывало. От усталости и нервного напряжения. Пустота отпустила, - Нет, Фред. У меня нет времени. И сильно сомневаюсь, что ты на это отважишься… - О, конечно, ты же провидец. А то, что я уже который год кончаю от взгляда на твои концертные фотографии… - Замолчи, - словно ладонь к его губам приложил, теплую, которую хочется поцеловать, а потом зажать между своими, - Замолчи, Фред. Мне просто нужно знать, что ты есть и что я тебе не безразличен… - И ради этого ты готов унижаться, - теперь уже не возбуждение, а раздражение захлестнуло его с головой. Ноутбук слетел на пол, - Натурал Честер Беннингот из-за острого чувства одиночества ласкает известного гомофоба Фреда Дерста. - Не лучшее название для статьи… - Не перебивай, Чесс. Для тебя это было бы неправильно. А для меня это очень много значит. Не перебивай. Я не хочу причинять тебе боль… - О, прости, - Честер отбросил истерзанную веточку полыни помахал подъезжавшему грузовичку аварийной помощи, - тут за мной приехали. Потом поговорим, ок? И нажал кнопку отбоя. А Фред так и остался в комнате, в которую заглядывали рассветные лучи, которые пропускали развевающиеся тонкие шторы. В воздухе чувствовался запах прокаленного песка. Гудки в трубке. «Потом поговорим». Раздражение. И тоска: они так и не поговорили о своем – о доме, о дороге домой. Фред хмыкнул, поймав себя на мысли, что Честер, возможно, эту песню записал только для того, чтобы он, Дерст, ее прослушал и понял что-то… После мастурбации и этого секса по телефону тянуло спасть – сладкая истома по всему телу… «Потом поговорим». Честер улыбался ему с экрана ноутбука, укоризненно повернувшегося к нему чуть боком. Очень тихо. Так, что можно вспомнить все интонации его голоса. И подумать, что же сказать ему в следующий раз. «Потом поговорим». Значит, что-то еще будет. |
Назад на "Фанфикшен" // Назад на главную // Обсудить на форуме // Disclamer
