| "Норфолк" |
Название: Норфолк Авторы: Mayer Фэндом: Linkin Park Категория: джен Жанр: скорее всего, ангст Рейтинг: PG Саммари: последние дни жизни в камере смертников Предупреждение: AU Камера приговоренных к смертной казни, или, как её иногда называют, камера смертников в Норфолкском Исправительном Доме. Само название – исправительный дом – один из лучших образцов черного юмора, порожденного цивилизацией года 2547 от Рождества Христова. В этом доме казнят – и этим исправляют пороки, которые ничем иным выкорчевать нельзя. Пороки эти – независимый разум, вольная мысль, сама свобода. В камере шестеро заключенных. Все шестеро – молодые парни, цвет человеческого рода. Все шестеро уже знают, в чем они провинились перед Единым Государством и какова будет кара. Они и не мечтают о побеге – это проверено поколениями вольнодумцев до них и так же безнадежно, как чайной ложкой пытаться вычерпать Мировой Океан. В лучшем случае они мечтают: кто о «благородной» – среди «староверов», революционеров и анархистов наиболее почетной считается казнь через повешение или расстрел - а кто о наименее болезненной смерти – такие надеются на инъекцию или Машину. Машина – воплощение власти Единого Государства. Помещенного в её стальную клетку в ту же секунду, как рука палача нажимает кнопку, пронзает насквозь электрическим зарядом во много раз мощнее удара молнии. Смерть моментальна. За мгновение от человека остается лишь горстка пепла. Создателю машины крайне повезло - история не сохранила его имени, и потому никто не будет презрительно плевать на его могилу и проклинать «безумного инженера». Он ведь просто хотел как лучше… Камера представляет собой прямоугольную комнату без окон и с одной толстой, окованной железом дверью. Из-за отсутствия окон бывает сложно определить, день сейчас или ночь. Полагаться на часы охранников, которые время от времени выключают и включают свет, не стоит – порой они намеренно дезориентируют заключенных, заставляя их думать, что до казни осталось всего два дня, а не пять, как на самом деле. Стены выкрашены в лениво-зеленый, приводящий на ум старые больницы, цвет. Мебель – пять двухэтажных коек, поставленных вдоль стен, жестяной, исцарапанный многочисленными ногтями, стол. За своеобразной кирпичной ширмой – раковина и унитаз. Столовых приборов нет, их приносят только на время трапезы из опасения, что наиболее отчаявшиеся заключенные могут покончить с собой этими ржавыми ложками (около пятидесяти лет назад такие случаи были отнюдь не редкостью). Вся камера просматривается. Даже так называемое «отхожее место», что вызывает кучи острот и постоянные взрывы хохота. Порядки в камере смертников довольно мягкие – даже удивительно мягкие. Многие, прошедшие предварительно многочасовые допросы, пытки, карцер и прочие унижения, удивлялись, что здесь их кормят, не бьют и раз в неделю (а так же непосредственно перед казнью) разрешают воспользоваться душевой. Единое Государство словно говорит этим – «Да, вы – неполноценные граждане, вы – моральные уроды, но вы виноваты в этом так же как сиамские близнецы виноваты в том, что родились сдвоенными. Вы изведали Наш гнев, теперь вы узнаете Наше милосердие». Заключенные расположились по разным углам, двое или трое из них ведут приглушенную беседу. Первый это Честер Беннингтон. Бывший учитель истории в Старшей Школе имени Рабства. Под видом археологического кружка создал из учеников революционную группировку. Пропагандировал свободу, жаждал уничтожить нынешний порядок и на его останках построить Прекрасный Новый Мир. Распространял агитационные листовки в невероятных количествах. Вместе с группой учеников – которая тогда насчитывала более ста человек – был арестован при попытке заминировать чудовищно длинную бетонную ограду Норфолкского исправительного дома, где под стражей содержались около двенадцати его учеников. Его казнь состоится через неделю. Второй – Роб Бурдон. «Двадцати «с чем-то»-летний» потомственный анархист. Его отца расстреляли за убийство некоего министра, а мать сгноили в трудовых лагерях за вольнодумие, выражавшееся в зеленых чулках. Виновен в многочисленных терактах, в которых пострадали сотни людей. Говорит об этом гордо, сверкая глазами и даже смеясь. Последнее его «достижение», где он и был схвачен – серия взрывов в центре Норфолка, убито и ранено 251 и 459 человек соответственно. Обладатель невероятно бледного лица и длиннопалых рук землистого цвета. Любит пугать всех этими своими руками, которые, вдобавок холодные, словно куски льда. От него пахнет порохом и тухлым мясом. Этот запах не выводится ничем, даже многочисленными санобработками, он точно въелся в кожу парня. Роб будет казнен через девять дней Третий – тихий, бронзовый от загара юноша из портовых лоцманов – Брэд Делсон. В чем его преступление никто толком не знает. Знают только, что оно – самое ужасное какое только может быть. Брэд не распространяется на этот счет. Он предпочитает в ярких красках рассказывать про море и петь моряцкие песни. Он знает тысячу и одну сказку, которые рад поведать любому желающему. Брэд обожает вздыхать по ушедшему миру «древних», живших в году эдак в 2000-м, и мечтать о прекрасном будущем, когда падет Совет и Единое Государство. Существуют подозрения, что он попался за поэзию. Дата казни Делсона неизвестна. За столом раскладывает пасьянс Дэйв Фаррел. У него на руке шрам, отдаленно напоминающий объятую огнем птицу, и все зовут его то Фениксом, то Курицей Гриль. Раньше работал в Шестом Отделе, арестовал множество вольнодумцев и прочих асоциальных элементов. Имел неплохие шансы на попадание в Совет, но, незадолго до выборов туда, был арестован – говорил во сне, бредя и проклиная Единое Государство. Чудом выжил во взрыве торгового центра, организованном Робом, но не держит на Бурдона зла – признает, что теперь, в камере смертников, такие мелочи неуместны. Несмотря на то, что Единое Государство приговорило его к смерти, Дэйв по-прежнему преклоняется перед ним и боготворит Машину, как величайшее орудие высшей справедливости. Казнь через десять дней. Еще двое заключенных расположились каждый на своей кровати. Майк Шинода скучающе ковыряет в носу, сидя на нижней койке. Его друг Джо Ханн проветривает носки, болтая ногами, свешиваясь с верхней. Майку до сих пор – он здесь всего сутки - не верится, что это с ним происходит взаправду. Он любит поспать. Спит подолгу и часто. Во сне он видит свою совершенно правопорядочную жизнь Гражданина Города, в которой никто его и не думал арестовывать. Он хочет верить, что именно эта жизнь из сна – настоящая. Джо строит из себя храбреца, притворяясь, что ничуть не боится. Но от малейшего подозрительного шума он вздрагивает как затравленный заяц, а любимая шутка Роба – одной землисто-холодной ладонью, размером с заправскую лопату, закрыть кому-нибудь глаза, другой пощекотать под рубашкой, и пробасить «Угадай кто-о-о?!» - чуть не довела Ханна до обморока. Через несколько минут он уже безмятежно хохотал вместе с остальными, не давая никакого повода упрекнуть его в трусости. Эти двое посажены за порчу имущества Города и Единого Государства – проще говоря, граффити. А Джо сверх того еще и за постоянное уклонение от общественно полезной работы. Арестованы на месте преступления – возле не высохшего еще рисунка. Немые свидетели – баллончики с красками и испачканная одежда – не оставляли аргументов в свою защиту. Чистосердечное признание, говорят, дает шансы получить в конечном итоге Машину, а не гильотину. Будут казнены через две недели. Сидеть и ждать это скучное занятие. Хорошо если ждать приходится два-три дня, но месяцами – а бывало и такое – смотреть, как новые лица приходят и уходят, чтобы не вернуться, видеть эти болезненно вспучившиеся краской стены и ждать, ждать, пока тело не начнет костенеть и требовать криков, воплей, драки, безумия, жизни… это, пожалуй, более страшное наказание чем сама казнь. Регулярно, в одно и то же время Честер и Феникс затевали политический спор. Он начинался из ничего, и ничем заканчивался – оба были настолько уверены каждый в своей правоте и обладали такой твердокаменной непреклонностью, что спор скорее был средством скоротать время. Независимым рефери, который, если требовалось, останавливал дискуссию, был Роб. Он сидел между спорщиками и тщательно слушал, ловя каждое слово, а время от времени, после какого-либо особо яростного выпада, таинственно ухмылялся. С ним вообще насчет политики предпочитали не говорить. Его позиция была хорошо известна: «Тут не важно – добро, зло… главное – у кого гранатомет» - …разве можно терпеть эту вечно контролируемую жизнь? Нельзя ступить шагу, нельзя подумать лишнего, нельзя даже того, что можно! – восклицал Честер. - …древние выдумали Бога, чтобы чувствовать себя под контролем. Сейчас их бородатого доброго старичка с его заповедями заменило Единое Государство. Теперь люди добились того, чего так долго жаждали - счастья несвободы, - возражал Дэйв. Роб тихо фыркал и пожимал плечами, думая про себя: «Кто сильнее, тот и правит. Я сильнее - я правлю, ты валяешься в грязи. Ты сильнее – ты правишь, я валяюсь в грязи. Все просто. И чего они так взъелись?» Так и проходили дни. Честер верил в Революцию, Дэйв боготворил Единое Государство, Роб думал и фыркал, Брэд рассказывал про море, которое любил искренне и всеми силами своей души, Джо городил вагоны бреда, шуток и прочего – в общем вел себя как полный болван, исключительно чтобы не показывать страха – а Майк… Майк строил безумные планы побега, но в тот же момент, как придумывал один план, разочаровывался в нем, и начинал придумывать другой. Пожалуй только Джо боялся смерти сильнее чем Шинода. Брэд простудился. Никто не понял, каким образом это ему удалось, но факт оставался фактом – Делсон слег с температурой. Он бредил и метался по койке, постоянно сбрасывая на пол подушку и одеяло, и то извинялся перед кем-то, то просил прощения, то проклинал, то оправдывался. Его поместили в лазарет. Когда Делсон, слегка пошатывающийся, но – что удивительно – уже совершенно здоровый на следующее утро вернулся из лазарета, то обнаружил в рядах смертников пополнение. Пятеро парней, чья казнь должна была состояться уже через несколько часов. Если верить Робу, который ждал смерти вот уже третий месяц и повидал в этой камере наверное все виды преступников, то это были наитипичнейшие представители горе-революционеров. Тех, которые произносят пламенные речи о свободной любви, тайком передают друг другу запретные, чудом уцелевшие номера древних журналов – такие были напечатаны до введения Государственной Цензуры, - устраивают клубы для тех, кого Единое Государство ограничивает в «раскрытии личности». Тех, которые отчаянно бравируют, корча героев, и всеми средствами выделяют себя из толпы порядочных граждан. На большее они не способны. По совести они ужасно боятся кары за их вольнодумие, но не соглашаются быть рядовыми людьми – по стандарту стриженными, по стандарту одетыми, по стандарту думающими. Из шестерых уже давно тут сидящих только двое – Честер и Феникс, - выглядят как порядочные граждане. Они коротко стрижены, чисто выбриты, в рубашках, которые когда-то были белыми, и прямых черных брюках. Фаррел и так был порядочным в высшей степени, а Беннингтон просто понимал, что кому-кому, а ему, будучи государственным преступником, выпендриваться противопоказано («Блюдя законы, находящиеся на виду, ты можешь позволить себе преступить законы, скрытые от большинства глаз»). Внешний вид остальных все же не подходил под понятие «правопорядочный»: Роб позволил себе волосы до плеч, Брэд – небольшие бакены, Джо пытался отрастить усы как у древних китайских императоров, а Майк щеголял топорщившимся в разные стороны коротким подобием бородки. И все же на фоне «старичков» камеры эти новые пятеро выглядели как чучела. Вот у одного из «срочных смертников» длинные-длинные заляпанные засохшей кровью и грязью волосы черные, как сама ночь, у другого по предплечью, покрытому царапинами и ранами словно сетью, змеятся линии татуировки, третий сверкает серьгами в рваных ушах, четвертый и пятый сочетают в себе и татуировки, и серьги, и кровоподтеки. Этот контраст «старых» и «новых» смертников - действительно жалкое зрелище. Когда ты в толпе, когда ты на свободе, ты искренне веришь, что останешься безнаказанным, ведь Шестому Отделу и без тебя хлопот хватает. Потому ты отращиваешь незаконно длинные волосы, уродуешь тело рисунками и дырами – ты веришь в счастливую случайность и призрачных ангелов-хранителей, тех самых, в которых верили и древние. Тебя не заметят, тебя не тронут, до тебя никому нет дела. Но это не так. Единое Государство не было бы единым, если бы не следило за всеми вместе и за каждым в отдельности. Попавшее на грядку сорное семя, выросши, порождает десятки новых. Убрать это семя, выдрать сорняк, пока он не успел еще зацвести – вот задача Шестого Отдела, опоры и защиты покоя Единого Государства. И вот ангел-хранитель улетает тешить иллюзиями другого глупца, а ты уже в подвалах Исправительного Дома. Тебя бьют, унижают, подвергают всяческим пыткам – вытравливают из тебя самого себя, как серебряное изделие ненадолго погружают в раствор кислоты, чтобы убрать грязь. И ты ненавидишь свою глупость, которая толкнула тебя на этот мизерный бунт, ненавидишь свободу, ненавидишь весь этот мир. Мало кто после допроса остается в том же здравом уме, что и был до. Сознание ломается, между полушариями мозга словно проходит трещина. Эти пятеро – неразговорчивы. Длинноволосый парень хрустит суставами пальцев. А тот, что с татуировкой-лентой что-то бормочет на непонятном языке, кажется, молится – должно быть под влиянием стресса вспомнил язык и веру предков. Хотя в основном они молчат. Дружно и понуро молчат. Когда лязгнула дверь, и вошел Брэд, вытряхивая из ушей воду, через «срочных» словно пропустили электрический ток. Они судорожно дернулись, их пальцы конвульсивно скрючились, глаза выпучились, став похожими на рыбьи. Делсон не остался в долгу – замер как вкопанный в нелепой позе, держа себя за ухо. Его дыхание стало прерывистым, как у загнанного в угол своей норы лиса. Все стало неожиданно четким и тихим – любой звук, любое движение или крохотная деталь казались страшно фальшивыми в этом почти священно дрожащем напряженном молчании. На виске Брэда появилась капелька испарины. Появилась, покатилась, дрогнула, капнула на пол. Этот звук - «шлеп!» - который просто так никто бы не услышал, стал спусковым крючком. Черноволосый «срочный смертник» взорвался криками и неразборчивыми проклятьями, его товарищи вскочили и как сорвавшиеся с цепи псы ринулись к Делсону. Тот, не попытался хоть как-то обороняться и лишь боязливо вжал голову в плечи, покорно принимая ругань. Поначалу (первые две секунды) озлобленные смертники довольствовались одними словами – «Я знал, что это ты!» «Ты еще получишь по заслугам!» «У-у-у, тварь!» «Лисья шкура!» «Иуда!» - но затем слишком быстро всё перешло к рукоприкладству. Они били озлобленно, прицельно, как профессиональные палачи, движимые единственно ненавистью, которая синим пламенем пылала в их душах и глазах. А Брэд и опять не сделал ничего – он точно признавал, что бьют его действительно за что и про что. Но тогда на помощь ему рванул Роб, истосковавшийся по простой драке, где бьют от души и с размаху. А затем и Джо, и Честер, и Майк, и даже Феникс – все посчитали своим долгом поучаствовать в «мамаевом побоище». В разгар драки в камеру ворвались охранники, вооруженные огромным шлангом. Из шланга хлынула мощная ледяная струя воды, сбивая с ног, оглушая и ослепляя. Злость была вынуждена поостыть. Клубок рук и ног разбился на отдельные фигуры, которые кто пошатываясь, а кто держась за виски, разбрелись по небольшой, в общем-то, камере. Черноволосый с уважением косился на Бурдона, держась за разбитую губу, из которой медленно сочилась кровь. Сам виновник драки отделался несколькими царапинами да шишками и, как говорится, легким испугом. Не успел никто как следует заняться просушкой одежды, как еще раз громыхнула дверь. Надзирателю не пришлось утруждать себя открытием рта и оглашением имен – пятеро «срочных смертников» натянули мокрые футболки и вышли. Обратно они не вернутся ни при каких обстоятельствах, даже если мир перевернется вверх ногами - указом Совета казнь это необратимый процесс и ничто не может ей помешать. Долгое время все молчали, держа на вытянутых руках над обогревателем свои рубашки и прочие предметы одежды. Затем Честер, ни на кого не глядя и обращаясь словно к Брэдовой паре брюк, сказал тихо: - Теперь я знаю, за что тебя посадили, Брэд. Даже Единое Государство не любит предателей, - Делсон молча побардовел и отвел глаза в сторону. Его ночной кошмар, отравивший столько ночей, стал реальностью. В ужасе ждал Брэд, что сейчас ему скажут те, кого он несмело и робко называл друзьями, товарищами по смертной казни – Не подумай, что я тебя сейчас ругать буду… - продолжил Беннингтон миролюбиво (он старался ко всем относиться хорошо и всех пытаться понять, со стороны это смотрелось глупо и наигранно). - А вот я буду, - не сказал, прорычал Роб. У сидящего рядом с ним Джо кровожадно вспыхнули глаза. Не опереди его Бурдон, он определенно сказал бы то же самое. Дэйв пожал плечами, ему не впервой было видеть такого рода преступников. Майк лихорадочно вцепился в свою рубашку, ему показалось, что сейчас перевернутся стены. Предательство испокон веков считалось чуть ли не самым тяжким из грехов. Теперь, в эру Единого Государства, оно продолжало быть таковым. Пусть оно и поощрялось властями, люди боялись и ненавидели предателей. Боялись своих друзей, родителей, детей, супругов. Любой мог оказаться тем, кто пойдет в Шестой Отдел и расскажет всё. И этот страх накладывал на предавшего отчужденность и ощущение брошенности. Таких и вправду оказывались покинутыми, жили тихими тенями, а затем вдруг исчезали. Исчезновение обычно подразумевало казнь. С Брэдом очевидно было немного иначе – он был арестован почти одновременно с теми, кого он сдал Шестому Отделу, и судьба его теперь была неопределенна, и неопределенна далеко не в лучшую сторону. Но вспыхнувшую тотчас же ненависть к нему это отменить не могло. Роб и Джо оказались коварнее бывших Брэдовых сотоварищей. Они не дрались, они игнорировали, изредка выстреливая едкими словами, от которых Делсон терялся и, казалось, чуть ли не плакал. Впрочем, Майк, хоть и чувствовал теперь, что назвать Брэда другом у него не поворачивается язык, постарался тайком ободряюще коснуться плеча Делсона. В противоположность непонятным разглагольствованиям Честера, это сработало. Брэд благодарно улыбнулся, его лицо посветлело ненадолго, но вскоре снова скорбно осунулось. Уже был объявлен отбой и погашен свет. Шинода пытался уснуть, но услышал шорох - кто-то впотьмах бродил по камере. Нет сомнений, это Брэд. Он удивительно быстро заметил, что не один он бодрствует, и вдруг Майк почувствовал Делсона совсем рядом с собой – почувствовал, не увидел, тьма была кромешная, разглядеть что-либо было невозможно – Брэд очевидно сидел в ногах кровати Шиноды, закрыв лицо руками. Слышалось его частое прерывистое дыхание. «Брэд… перестань…» хотел сказать Майк, но осекся, испугавшись, - вдохи и выдохи приблизились к самому его лицу. - Я не знал, что все будет именно так, - шептал невидимый Брэд. – Если бы знал, поверь, ни за какие богатства мира не сделал бы этого, - это хриплое дыхание заполнило слух, лицо Майка горело от каждого прикосновения воздуха. Надо было, чтобы на его месте оказался Честер, этот знает, что можно ободряющего сказать. И тут Шинода понял, что нет, не надо. Честер – персона на удивление идеальная, но единственное чего он не умеет, так это слушать. Беннингтон млеет от звука собственного голоса и готов говорить и говорить, пока у слушателей мозги не вылезут из ноздрей. А сейчас Брэду не нужно, чтобы ему говорили, ему нужно – жизненно важно – чтобы его слушали. Поэтому Майк не двинулся ни единым мускулом, продолжая слушать. Рассказ Брэда был довольно типичен для того, кто предал – друзья заделались «революционерами», звали к себе, испугался за их психику и безопасность, не выдержал; поздно вечером, закрыв лицо капюшоном, чтобы никто не заметил, не узнал, отправился в районный штаб Шестого Отдела, рассказал, надеялся, что ограничатся выговором; друзья исчезли, панический ужас, вскоре пришли и за ним… а теперь изо всех углов неприязненные взгляды, ненависть, прожигающая дыру в спине, совесть, стучащая в голове молотом… Делсон и сам понял неожиданно, что его историю он где-то слышал, словно кто-то до него записал эти же слова на бумаге, а теперь он повторяет, как хорошо выученный стих. - Господи… я говорю будто я – персонаж второсортного рассказишки… - наконец горестно выдохнул он в лицо Майку, и Шинода, в первый раз за этот получасовой монолог, позволил себе недовольно поморщиться. Невидимое дыхание стало тише – Брэду удалось придти в себя. Раздался скрип пружин – он слезал с кровати Шиноды и, как слепец вытянув руки, на ощупь искал свою койку. Через пять минут мерное посапывание подсказало, что все шестеро в камере уже спят. Сегодня Честер был особенно весел. Он много смеялся, шутил. Остроты сыпались как искры фейерверка, и как искры фейерверка догорали, не долетев до умов слушателей. Сам Беннингтон сиял, точно начищенная шляпа английского пэра - еще бы, не каждый день выпадает возможность быть казненным. К смерти он относился как к поворотному этапу в жизни, после которого все изменится. «Иначе думать – и до дурдома недалеко», - говаривал он. Майк с его страхом (это было два почти отдельных существа, Майк сидел на койке, а страх душил его, сидя у него на шее) не понимали, как можно быть до такой степени безбашенным, как можно до такой степени не бояться и смеяться в лицо концу. Что-то подсказывало, что это не показная смелость. Это был удивительный пример спокойствия. Человек был доволен тем, как он прожил отведенный ему срок на этой земле. Жизнь не была к нему добра и ласкова, не осыпала удачами, но он не проклинал её. Честер принимал жизнь как есть и просто учился выворачиваться, чтобы избегать самых неприятных её моментов. Он смеялся и рассказывал истории «из жизни», до самого того момента, когда пришли охранники, вместе с судебным распорядителем, и увели его. После этого в камере стало немного тише и холоднее. Феникс весь извелся – ему не с кем было затеять спор о политических убеждениях. Он кусал ногти и приставал ко всем с одним и тем же наивным вопросом «Давай поспорим, а?». Если подумать, то даже на последних ста метрах своей земной дистанции люди всегда предпочитали бежать не в одиночку, а рядом с кем-то. Для Дэйва Честер стал этим самым спутником. Пускай они были все равно что северный и южный полюсы – с виду одно и то же, а внутри все-таки разное. Человек равный тебе, образованный человек, человек, с которым есть о чем поговорить – если твой собеседник таков, то не все ли равно тебе за какую партию он голосует на выборах? Ответив на этот вопрос «да», Фаррел признал свою мятежную природу. Уже будучи осужденным, он наконец совершил преступление, за которое его осудили. - Майк, а Майк, - кто-то звал его и чья-то рука тормошила за плечо. Постепенно просыпаясь, Шинода сообразил, что это Роб. Как обычно сообразил потому, что ни у кого больше не было таких ледяных рук. - Чего опять? – Майку только что снился замечательный сон, и на разбудившего его Бурдона он злился неимоверно. Но у Роба был такой непривычно жалобный вид, что выругаться Шинода не посмел. - Сыграем в картишки, а? – Сегодня был праздник Ночного Дня (чтобы доказать свою всесильность, Единое Государство приказывало включить все лампы на всю мощь, чтобы везде было светло как днем). Действие праздника распространялось и на камеру смертников, правда, с некоторыми ограничениями: в камере было сумрачно-серо, как раз, чтобы разглядеть смутные очертания собеседника и ничего больше. - Ты еще скажи «Давай поспорим», как наша Курица Гриль. Роб, ты прервал мой сон и по правилам этикета доисторической эпохи я должен вызвать тебя на дуэль. - Ну вот и вызывай. На карточную. Шизик, послушай, меня порешат уже завтра. Я, разорви меня черти, хочу поиграть в карты! Ты играешь лучше всех. - А меня порешат через пять дней, и что? - Уф-ф… ладно, скажи, каким именем тебя надо обозвать, чтобы ты смилостивился? Майкуша? Майки? Шинодик? Кролик? Лапочка?! – Бурдон тоже постепенно озлоблялся, словно это его разбудили посреди ночи, чтобы предложить сыграть в карты. - Меня сейчас стошнит! – заявил Майк, кубарем скатываясь с койки. – Уболтал, чертяка. Раскладывай, - Роб улыбнулся щербатой (ему выбили пару зубов еще в бытность его на свободе) улыбкой и быстро перетасовал карты. - У меня козырная шестерка, - такие простые вещи как игра в «дурака» переживут и Единое Государство, и все, что придет ему на смену. Никто никого не учил этой игре, но почему-то все знали её правила. - Ходи. «Бита», «Бери», «Бита», «А я вот так!», «Размечтался!», «Тогда я вот так!», «Бита!», «Жульничаешь!», «Не подсматривай!» «Бита!», «О, да, красавчик, ты продуешь», «Ага, пять раз», «Бита!» «Проклятье!» - словно заклинания бормотал каждый себе под нос. Парни вошли в азарт, и карты шлепались на стол со звуком разрывающейся гранаты. - Козырь – черви, - объявил Роб, - И перестань так пялиться на мои руки. Это уже надоедает, - если ему это надоело, то Майка скоро от этого действительно вырвало бы. В сумрачном освещении руки Бурдона казались зеленоватыми и покрытыми струпьями. Шиноде было противно смотреть на них, но он смотрел, как загипнотизированный. – Сказать страшную вещь? – парень криво усмехнулся на боязливый кивок Майка. - Эти руки - вовсе не мои руки… – Роб вгляделся в лицо Майка, наслаждаясь произведенным эффектом – Помнишь, лет пять назад на Площади Катализатора был взрыв, помнишь? Погибло 90, ранено 126. Моя работа. Так сказать дебют на большой сцене. Только я чего-то недосчитал и меня в итоге зацапал Наряд. А человек находящийся вне закона идеален для проведения экспериментов. - Роб вытянул перед собой длинные жилистые руки, с наслаждением сжимая и разжимая кисти. – Похоже я был первым, над кем опыт удался. Только удался не до конца. Как назло сейчас началось отторжение. - «Оттого он и бледный такой» с омерзением подумал Майк. Бледность Роба неожиданно приобрела в его глазах тошнотворный характер, а сам Бурдон показался чуть ли не воскресшим мертвецом. – Хотя если бы не Шестой, я бы остался сейчас инвалидом. Руки-то мне взрывом оторвало… - и будто в воздухе еще отчетливей запахло мертвечиной. Шинода невольно отшатнулся – Я так и думал, – усмехнулся Роб - Поначалу все пугаются. Ну а потом постепенно привыкают. Эксперименты это вообще весело. Чего я до сих пор не понимаю, так это как мне удалось оттуда выбраться. Наверное меня вышвырнули как мусор. – Немного помолчав, он добавил – Кого ждешь? Ходи! Они сыграли порядка сорока пяти партий, пока Майк не начал клевать носом и, наконец, не уснул, сидя за столом. Роб хмыкнул, вытянул забытые карты из-под спящего Шиноды, и внимательно осмотрел свои руки. - Скоро вы от меня избавитесь, не волнуйтесь, - шепнул он. Никто не услышал, как его увели. Это было ранним утром, когда бледный свет измученного солнца заливал каменный мир домов-коробок и людей-роботов. Роб шел по коридору, слыша совсем рядом шаги охраны, но не видя их. Странный словно невидимый конвой сопровождал его. Коридор был наполнен странными комнатами, чьи огромные окна и стеклянные двери глядели на Бурдона как глаза. За одним из окон он увидел – и побледнел от ужаса – Брэда. Брэд, умытый, причесанный, в новой одежде, стоял за паспортным столом и, очевидно, получал новые документы на другое имя, быть может на имя Роба Бурдона или Честера Беннингтона, а может на имя еще кого-то ныне покойного. Делсон не заметил Роба. Он заполнял какой-то документ. - А чего ты ожидал, Бурди? – спросил Роб себя. – Это закон нашего времени. Кажется у древних было такое понятие «Час Волка». Помнишь? Это было в сказке, которую тебе читала сестра. Час бесчестия и предательства, когда брат пойдет на брата, а волки пожрут солнце. Вот этот час настал, - он явственно услышал «Возьмите ваш паспорт, мистер Бурдон», обращенное к Делсону, и даже не удивился, только усмехнулся, получив подтверждение своей догадке. - До встречи, Брэд, надеюсь, под моим именем ты будешь почестнее. Охрана распахнула невидимую дверь перед Робом, и он отшатнулся: - Машина?! После всех его мечтаний о героической смерти расстрелянного, ему подсунули Машину?! Вот уж действительно – подлость. Это не получило широкой огласки – все, что творится в тюрьме всегда скрывается от прочих жителей Единого Государства – но все заключенные, палачи, судьи и судебные приставы, все, кто был в этот день в здании Норфолкской тюрьмы, поняли, что случилось нечто ужасное. Машина не сработала. Вы понимаете, что это значило для Единого Государства? Его власть пошатнулась. Машина дала сбой - она не ударила мощнейшим разрядом и не сожгла Роба в несколько миллисекунд. Он умирал долго и мучительно, наполняя всё здание отвратительным запахом горелого мяса. Этот запах чувствовался и в камере смертников. - Роба здесь надолго запомнят, - подвел итог Дэйв. – Хотя бы потому, что здешние помещения плохо проветриваются. На этот раз особенно расстроенным оказался Джо. Он обрел в Робе кумира и идеал всей жизни. Джо, так долго мечтавший найти себе цель, к которой сможет стремиться, нашел свою цель тогда, когда жизни как таковой уже не осталось. «Эх, парень, есть в тебе что-то такое… - вещал Роб, которому Джо восторженно внимал – На моего брата похоже, мир его памяти. Как же мне жалко, что никто из нас отсюда не выйдет. Еще жальче, что отсюда не выйдешь ты, Ханн. Ты старше меня, а сам словно только школу закончил» - Еще жальче, что отсюда не выйдешь ты… - шепотом повторял Джо. И опять показалось, что с уходом Роба стало тише, и что воздух похолодел. С какой-то стороны так и было. Температура человеческого тела гораздо выше нуля, да и шуму человек издает больше чем пустая койка. Но все же не простые научные факты вызвали эту кратковременную тишину, негласные пять минут молчания. - Слушайте, - однажды заговорил Майк, озаренный некоей идеей – А что сделали бы вы, если бы смогли начать жить заново? - Ничего существенного, - фыркнул Дэйв. – Я бы пошел в Перегорелый Квартал, где рабочие, напился бы их прогорклого виски, подцепил бы какую даму, и застрелился бы на следующее утро, мучимый совестью. - Уф, ну не будь таким букой, курица гриль, скажи честно. Мы-то знаем, что тебе и нелегальный глоток колы поперек глотки встанет, что уж там о виски и дамах. - Я не бука, - Фаррел с крайне умным видом обгрыз ноготь на указательном пальце – Я просто устал. Я устал ждать, понимаешь о чем я, Майк? - Наверное, - несмело произнес Шинода. - Я не сделал ничего против Единого Государства. Ничего! И за это меня убивают, - Дэйв не был похож на себя. Черты его лица казались угловатыми и словно напитанными черной обидой. Он выругался, стукнув по столу, но вдруг словно проснулся и испугался собственных слов. – Я не знаю, что я говорю. Я не могу больше нести этот груз. О, Машина, освободи меня поскорее от этих мук! – с неподдельным страданием в голосе воскликнул он – Я слаб. Я лишний. Я – ошибка. Я должен был умереть еще в детстве. Тогда бы я не подвел Единое Государство, - и Фаррел беспомощно заглянул в глаза Майку, как будто пытаясь найти там опору. Шинода невольно отвернулся. Он догадывался, что под глазами у него появились мешки и не хотел, чтобы окружающие слишком часто видели их. – Извини… - шепнул Дэйв и залез на свою койку, чтобы никого и ничего не видеть и не слышать. Майк остался сидеть за столом, оскорбленный до глубины души. Его не волновал мелкий спор, затеянный Джо и Фаррелом из-за рваной подушки, он устал от того, что каждый норовил поплакаться именно на его плече. Теперь он похож на ведро, полное помоев – чужих мыслей и воспоминаний. Да разорви их всех черти, чем он так располагает их к себе?! Как же это ему опостылело! Ну а кому будет плакаться он, Майк?! Шинода уже скрипел зубами от злости, которая долго копилась внутри, а теперь жаждала вырваться наружу. Но он вовремя одумался – образец спокойствия не имеет права проявлять агрессию. Тяжело вздохнув, он начал раскладывать пасьянс. Он помог этим троим на их последних ста метрах – он выслушал их. Его не поблагодарили – это было обидно. Но наверное там, после казни, это ему зачтется… На следующий день за Дэйвом «Курицей Гриль» и «Фениксом» Фаррелом пришли. Он не сопротивлялся, не протестовал. Его лицо сияло тихим умиротворенным светом, он знал, что Единое Государство его простило, и умирал с легкой душой. Удивительно, но новых заключенных в камере не появлялось. Это наводило на жуткую мысль, что Нарядам все-таки разрешили устранять преступников прямо на месте преступления. Майк и Джо часами играли в карты, разговаривали ни о чем, даже пытались сочинять какие-то стихи и мечтали вслух. Хотя молчали они все же больше. С каждой уходящей минутой они теряли ничтожную часть себя, и выцветали, серели. Главным желанием стало уже не умереть быстро, но умереть побыстрее. Как можно скорее. Невыносимо было ждать. Время тянулось и тянулось, будто пытаясь приблизить свою скорость к нулю. Постепенно стало лень говорить. Серость захватила глаза. А в бесцветных глазах как нельзя лучше видно то, что души за ними почти что нет. Ласкающим слух звоном показался лязг двери, райской музыкой прозвучали слова «Джо Ханн – на выход». Джо ликующе улыбался. Майк радовался за друга. Радовался честно. Скоро он и сам присоединится к Ханну, ведь чудесный, добрый, милый охранник - ангел в униформе! - сказал: «Вы, Шинода, через час». Хлопнула дверь. Затихли вдали шаги, поглощенные стенами. Увели. Камера стала неожиданно огромной, когда в ней остался только один заключенный. Радости словно и не было в помине. То, что только что казалось улыбкой, оказалось жалобной гримасой побитой собаки. Майк вздохнул, залез на свою койку и поплотнее запахнулся в куртку. Теперь случилось то, чего он так боялся – он остался наедине с собой, со своими мыслями, воспоминаниями, со своей совестью. Конечно, теперь он мог спокойно есть, не опасаясь, что кто-нибудь, шутя, опрокинет его тарелку. Теперь он мог бегать по камере, не наступая никому на ноги. Мог спокойно спать. Мог думать в тишине, без гама голосов. Но ему уже не хотелось есть, не хотелось двигаться, не хотелось спать, не хотелось думать – не хотелось ничего. Он сидел и смотрел в зеленую, испещренную царапинами и трещинами стену. Он ждал. И никогда за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь он не был так одинок как в свой последний час в камере смертников Норфолкского Исправительного Дома. |
Перейти к обсуждению
Назад на "Фанфикшен" // Назад на главную // Disclamer
