| " Полгода " |
|
Название: Полгода Автор: Mayer Фэндом: Limp Bizkit Категория: джен Персонажи: Вес Борланд (+ остальные LB) Рейтинг: PG Жанр: ангст Содержание: Полгода это много или мало? А если это ваши последние полгода? - Так, мистер Грин, я вам не кисейная барышня, говорите прямо. Сколько мне осталось? – врач заерзал в своем кресле, пару раз боязливо глянул на пациента и, не увидев на его лице ничего нервного или истерического, тихо сказал: - Около полугода. Вам следовало обратиться раньше… - Знаю, - отрубил посетитель. – Можно как-то оттянуть, отсрочить? - Можно, но в таком случае потребуется операция, - глаза пациента вдруг стали непроницаемыми как глаза восковой статуи, Грин сжал подлокотники, но мужчина только тряхнул головой и вежливо улыбнулся. - Думаю это лишнее. Похоже, мне больше не понадобится ваша помощь, спасибо, мистер Грин, - мужчина поднялся, взял со стола медицинскую карту на имя Уэса Борланда, попрощался и вышел. Уэсу принадлежала привычка постоянно писать списки, чтобы не забыть. Списки всего, что не касалось музыки. Поэтому после обеда он уселся придумывать вещи, которые должен успеть сделать за эти полгода. Список вышел как раз такой длины, чтобы лишить Борланда последних крох оптимизма, хотя некоторые пункты были довольно забавны, как то: «Погулять по Лос-Анджелесу в одной ночной рубашке» или «Выкинуть из окошка тухлую помидорину». Пока что диагноз мистера Грина не совсем его беспокоил. Точнее был не совсем понятен. А потому Борланд был относительно спокоен, только сердце билось чаще, чем обычно. Вечером же, когда над домом повисла мертвенная тишина, он словно заново услышал слова врача и наконец понял. По телу прокатилась ледяная волна - Черт, а я ведь и вправду почти покойник, - Уэс попытался усмехнуться тени собственной руки на стене, но губы только скривились в подобие зигзага. Только проснувшись утром следующего дня, он, сломя голову, бросается на выполнение всего, что должен успеть сделать. Дни, недели летят как угорелые. И он не киснет, не скорбит по уходящей жизни – наоборот, он еще более веселый и гиперактивный чем обычно. Как проклятый он пишет. Пишет музыку, стихи, какие-то заметки. Ведь ни одна из его мыслей не должна уйти вместе с ним. Скоро вопрос «Что делаешь?» в отношении гитариста можно будет считать риторическим. Он пытается стать гораздо вежливее и уступчивее (что не очень-то удавалось – заветные два слова из четырех букв выскакивали изо рта не реже чем обычно), больше молчит на интервью, позволяя товарищам высказывать все их умные, заранее приготовленные для журналистов речи. Правда на сцене – несмотря на то, что очень хотелось порадовать Фрэда отсутствием конкуренции за передний план – приходится вести себя как обычно: линзы в глаза, грим на лицо, Люси под мышку, гитару в зубы и побежал, и побежал… - С Уэсом определенно что-то не то, - уверенно заявил Фрэд, когда был уверен в том, что Борланд не болтается поблизости. – Раньше, идя спать, он говорил «Да пошел ты, Дерст», а теперь желает спокойной ночи. - Ага, - поддакнул Отто. – Еще он подарил мне плюшевого зайца, - хлопнула дверь. - Я тут забыл… - протянул Борланд извиняющимся тоном и принялся шарить по шкафам и тумбочкам, которых в студии было немало. Джон и Фрэд сконфуженно замолчали. – О чем болтаем? – парни одновременно уставились в пол. – Дайте угадаю. О больном гитаристе, который ведет себя еще страннее, чем обычно? – Фрэд покраснел, Борланд наоборот, побледнел. - Ну, Дерст, ох, дурак… - Уэс уже с трудом держал себя в руках. – Только выйду за порог, а ты уже меня честить, – «Можно сказать, я уже труп, а ты… стоп, Уэс. Злиться ни в коем случае нельзя, нельзя злиться, Уэс. Нельзя!». - Ладно, шут с этим. – Борланд через силу натянул чрезвычайно натурально смотрящуюся улыбку, а Фрэд и Джон тайком облегченно вздохнули. Опять ночь. Опять темно. Опять один. Опять спит. Сон стал самым удобным времяпрепровождением, ведь когда спишь, то перестаешь думать. А страхи еще не добрались до снов. Впрочем, это только вопрос времени. Темно. Темно. Как же надоела эта темнота! И словно в ответ на эти слова из темноты перед глазами постепенно проступает еле различимый красный бархат. Красная бархатная обивка гроба. Блеклая мысль: «Я заказывал красный? Помнится мне, я просил черный…» тонет в непередаваемом ужасе. В панике мечется Уэс, запертый в своем «последнем пристанище». Слышен стук падающей земли. - Кто-нибудь! На помощь! – орет он. В легких вдруг закончился воздух. Горло сдавили невидимые тиски. С невероятным трудом Борланд выдергивает себя из кошмарного сна. Встает, идет на кухню и, все еще сотрясаемый нервной дрожью, греет себе стакан молока. - Ты что опять такой вялый? – поинтересовался Димант, толкая в бок Борланда, который весь день сидел мрачнее тучи. - Кошмар приснился, – буркнул тот. – Меня заживо похоронили. - Видеть свою смерть во сне к добру и долгой жизни, - Леор ободряюще улыбнулся. - В отличие от некоторых, я не суеверный. - Но иногда стоит таким побыть, - говорит Сэм, проходя мимо, и тоже принимается тупо улыбаться. Счастливые. Какие же они счастливые. У них скоро наступит рождество, потом новый год. Они будут покупать подарки, поздравлять и получать поздравления, украшать квартиры, праздновать… а он? Он будет сидеть кислицей в свое последнее рождество? Ну уж нет. А может и вправду попытаться поверить во все эти бредни? Хотя бы ради праздника. Нет… ведь изменять принципам на финишной прямой не самая хорошая вещь с точки зрения совести. - Ну тебя… - вымученно строит оптимистичную мину Борланд – Когда вещи начинать паковать? – группа собиралась в мини-тур на десяток концертов исключительно для членов фан-клуба. - Валяй, - Леор махнул рукой. Рождество шло такими медленными шагами, что Уэс уже начал бояться, что оно никогда не наступит. И все-таки, одним прекрасным утром рождество наступило. Наступило, шумно хрустнув только что выпавшим снегом. Пришло время шумных семейных сборищ, длинных очередей в магазинах, громадных пробок на дорогах и бородатых армий Санта Клаусов. Улицы ощетинились искусственными елками, гирляндами и охапками цветных фонарей. В команде музыкантов тоже царило праздничное настроение, из-за этого работа в студии никак не клеилась. Каждый вечер на громадном календаре отмечали количество оставшихся дней до нового года и рождества, а настроение ползло на градус вверх, утягивая за собой улыбки, которые постепенно становились все шире и шире. Рождество дома, в семье, Уэс запомнил не очень хорошо. Зато он помнил, что дома, дома в окружении толпы родственников, страх и всякая боязнь исчезали, и дышалось очень легко. Наконец пришло и время нового года. Его отмечать решили – в отличие от семейного рождества – в туре, всей бандой. Украсили автобус, закупили провизию, подарки, и приготовились встречать Год Грядущий со всем размахом его достойным. Праздник шел своим чередом – все ели, пили и болтали. Пока Леор при виде мигающих и просто до паники празднично выглядящих гирлянд, елки, подарков под ней - которые условились до полуночи не открывать - кулька с мелкими бородатыми Сантами над дверью, и прочих рождественско-новогодних примочек, не почувствовал прилив вдохновения и предложил записать немного клавишных для добавления «объема» одной из находящихся в разработке песен. По традиции его назвали дураком и принялись за выполнение идеи, и Уэс даже не стал сопротивляться, когда на него нацепили шапку и бороду Санты Клауса. Через некоторое время он изловчился соусом намалевать на лбу Фрэда цветочки, и справедливость восторжествовала. Если бы ни Сэм, вовремя завопивший «Клинтон в телевизоре!», они бы преспокойно пропустили весь новый год за записью. Но к счастью Риверс внимательно следил за программой и своевременно всех обо всем оповестил. Музыканты столпились у ящика и в течение долгих пяти минут внимали словам главы государства о том, какой со всех сторон хороший этот год был. Наконец Билл пожелал всем счастья, здоровья и прочих новогодних вещей и исчез с экрана. Бой часов погрузил всех в оцепенение. Парни замерли, лихорадочно вспоминая то, что случилось в этом году, а случилось немало. …четыре. Пять. Были концерты, интервью и клипы. Шесть. Семь. Были ссоры и драки. Были шумные примирения. Восемь. Девять. Были золотые летние закаты, теплые весенние вечера, звенящие от холода зимние дни, были непроглядно-черные звездные осенние ночи. Десять. Одиннадцать. Были такие моменты, когда сама жизнь говорила: «Это ты запомнишь навсегда» и щедро дарила счастье, любовь, свет. Двенадцать. Пробка с громким хлопком улетела в полоток, а Фрэд провозгласил тоном пожарной сирены: - С Новым Годо-о-ом! С тихим звоном столкнулись бокалы, все, растроганные, обнялись. И наконец настало время распаковывать подарки. Как снедаемые нетерпением дети, парни рванули к елке, хватая свертки-пакеты-коробки и довольно вереща. Едва успев отогнуть край обертки подарка от Уэса, Сэм подскочил на метр вверх, чуть не задев головой лампу, издал радостно-безумный вопль и бросился заключать Борланда в объятья. - Я же год искал этот диск! Спасибо, Уэс! Спасибо! Спасибо! Спасибо! – на разные лады распевал он, кружась вместе с гитаристом по ограниченному пространству автобуса и едва не стукая парня обо все углы. - Очень рад, что тебе понравилось, - пискнул придавленный Уэс. А праздничное разворачивание подарков продолжилось. Леор получил от Борланда губную гармошку вместе со стопкой нот народных песен, Отто – шапку, шарф и варежки, а Фрэд – громадный портрет его персоны и стопку чистых CD-R. Уэс же – бутылку виски от Дерста, коробку гуаши от Джона, прибор для выжигания от Сэма и «путеводитель по Латвии» от Летала. И каждый остался доволен подарком. Хотя у примерившего шапку Джона появились догадки, что она была в прямом смысле делом рук Уэса. Это было странно. Во-первых, Отто ни сном ни духом не думал, что гитарист умеет вязать. Праздник медленно подходил к концу. Фрэд уже дрых на своей койке, ласково обняв стыренную у Борланда керамическую Люси. Джон и Леор дружно разучивали народные песни, которые постепенно становились все медленнее и заунывнее и наконец перешли в храп. Откуда-то с кухонного дивана доносилось сопение спящего Риверса, а Уэс все ходил по автобусу – странно, но выпитое шампанское не стремилось погрузить его в сон. …хорошие люди все-таки достались ему в друзья. Борланд аккуратно поправил подушку Фрэду, накрыл одеялом барабанщика и DJ’я, вытащил из-под головы Сэма жесткий дверной коврик и с чистой совестью сам завалился спать. «Понедельник - день тяжелый, – подумал Уэс, просыпаясь на следующее утро – Но по сравнению с утром после нового года это все пустяки…». Самое ужасное и ужасно глупое, что они сами запланировали себе начало тура на первое января. И ничего не попишешь, против контракта не пойдешь, пришлось ехать. Ворча и недовольно морща сонные физиономии, музыканты начали тур. Обычно Сэму удавалось замечать перемену в настроениях близких. Особенно хорошо он замечал перемену от «супер» к «навоз», как та, что случилась с Уэсом. Но такого «навозно» настроенного Борланда басист опасался, потому заговаривать на тему перемен он не решался. «Чертов Борланд! – сердито думал Сэм – Что у него на уме? Вроде бы все как обычно, но что-то и другое есть. Он либо влюбился либо что-то еще…» «Чертов Риверс! – сердито думал Уэс – Прицепился как туман к болоту! Да хорошо все со мной! Все хорошо! Хо-ро-шо!» Уровень решительности Риверса возрастал обратно пропорционально оптимизму Уэса и прямо пропорционально времени, проведенному в мини-туре. - Ре! Ре! Да чтоб тебя, ре! – бормотал Борланд, дергая шестую струну, надолго застрявшую в районе мажорных тонов, и нервно круча колок. - Не настраивается? – участливо спросил, Сэм, выныривая из-за кулис. - Уже час. Час. Час не настраивается, - гитарист еще раз яростно крутанул колок. Звук замяукал и пополз вверх. – Че-ерт! - Слушай, Уэс, а все нормально? - А? Да-да, конечно… - Точно? - Точнее не бывает, – Борланд рассмеялся, забывая про гитару. – Начитался психологии, типа самоубийцы перед смертью пытаются извиниться за все ими сделанное, тыры-пыры, да? Да тебе надо будет табличку повесить на шею «впечатлительная персона». Оскорбленный таким варварским отношением к его переживаниям за друга, Сэм пробурчал, что он вовсе не это имел в виду и смотался куда-то. А не менее обозленный «разговором по душам» Уэс пустился метеором бегать по всем закоулкам клуба, ища персону, на которой можно было выместить свою злость. Наорав на четырех фанатов, трех работников сцены, двух осветителей и одного Фреда Дерста, он почувствовал, наконец, долгожданное спокойствие. Тур закончился. Все радовались и отмечали это событие по-своему, некоторые, как например Уэс, отмечали его своеобразно - в стельку пьяный, Борланд несся по Маххоланд Драйв, выполняя пункт №294 своего плана. Полгода неумолимо подходят к концу. Каждый вечер он безумно боится, боится не проснуться, не успеть всего, что собирался сделать. И сейчас он боится, но не врезаться в грузовик и погибнуть в аварии, а совершенно другого… он бы охотно разревелся, если бы мог и если бы считал приличным ему – ему! Уэсу Борланду! – реветь. С ветки дерева срывается жухлый листок и, кружась в безумном вальсе, падает в темную воду лужи. Уэс безжалостно ломает лист каблуком. Завтра будет ровно полгода со дня, когда он узнал, что обречен. Почему он решил, что умрет через полгода – ни днем больше, ни днем меньше – Борланд объяснить не мог. Но тянущая боль в груди словно говорила: «Ну все, не мучай уже себя, помирай поскорее. Ну давай, парень, помирай уже. Это не страшно». Звенит телефон. Тараторит как всегда безмятежный Фрэд. - Ты где там застрял? Без тебя они начинать отказываются. Тут уже камеры дымятся… - Фрэд, я… - Чего? - Я… - Уэс не сказал «Я скоро умру», ведь он должен умереть резко, неожиданно, таинственно, как и полагается знаменитости. - Ну? Чего ты? – нетерпеливо переспросил Дерст. - Я скоро буду. Извини, задержался. - Извини? – говорит Фрэд, недоуменно смотря на трубку, из которой уже пошли гудки. – Чтобы Борланд извинялся передо Мной?.. Скоро розовый снег пойдет, не иначе. - Что ты так плохо обо мне думаешь? Если я решил быть вежливым даже с такими козлами как ты? – Фред обернулся и тихо офигел. Он-то предполагал, что гитарист сейчас прогуливается где-нибудь на другом конце Америки, а вот он тут. Стоит в дверях и усмехается. – Не ждали? - Нет, - вякнул самый не сонный из присутствующих. - Отлично. Тогда начинаем? Серия никуда не годных фотографий была итогом напряженного и долгого ожидания. Руки мастеров камер устали, лампы перегрелись, Фрэд злился на Уэса и никак не мог сделать серьезное лицо, Сэм и Леор смеялись, смотря на попытки Дерста принять умный вид, Джон тупо зевал, а Уэс вел себя как последний идиот, чтобы никто не заметил его настроения. Это, впрочем, ему удалось, хоть и не до конца. Вечером он увидел на автоответчике пропущенное сообщение от Сэма и конечно же позвонил. - Здорово, парень, чего звонил? – с места в карьер начал Борланд. Сэм замялся. - Да спросить хотел… - Спрашивай, у тебя ровно пять минут, чтобы выложить все вопросы, прежде чем я обозлюсь и брошу трубку. - Уэс, я серьезно. Что-то случилось? - Нет, все в норме. - И не ври. - С чего ты взял, что я вру? - Вижу! – отважно ответил Риверс, заставив этим Уэса подскочить на метр и оббежать всю квартиру в поисках скрытой камеры. - Не пугай так больше. Слушай, Сэм, ты же знаешь, где в студии мои педали лежат? - Ну, знаю. - Ты это, возьми себе… и струны, и медиаторы, - постепенно слабеющим голосом говорил гитарист. - Да и гитары тоже… - голос стал едва слышным шепотом. - Уэс? Уэс? Эй! Борланд! – до полусмерти испугавшись, заорал Риверс. Из трубки захрипел кашель. - Чего орешь? Поперхнуться нельзя что ли? – обозленный, Уэс бросает трубку и, дабы привести свои нервы в порядок, начинает искать подаренный Дерстом виски. Сэму остается только недовольно сопеть и жаловаться самому себе, что его опять не пожелали слушать. Да, конечно, Борланд прирожденный эгоист и редкостный гордец, которого очень редко пробивает на какие-то альтруистские поступки, но нельзя же быть настолько самодостаточным!.. Полупустая бутылка вскоре обнаружилась в шкафу. Уэс тоскливо выпил стакан и от нечего делать включил телевизор. А там снова нет ничего толкового. На одном канале уже в 124й раз команда удальцов-сыщиков ловит маньяков, на другой разводят сопли с сахаром мелодрамы, на третьем – какой-то примитивный романтический фильм с Хью Грантом, на пятом – опять и опять футбол, на шестом – концерт. Концерт показался Уэсу наименьшим из вышеперечисленных зол, но музыканты скоро отыграли последнюю песню, покидали в толпу медиаторы, барабанные палочки да потные полотенца, и ушли. Начался выпуск новостей. Не сразу Борланд понял, что это ни кто иной как Фрэд с видом тибетского гуру вещает с экрана. - …в начале года у нас был фанатский тур. Вот только что закончился. Сейчас мы немного посидим в студии, соберемся, настроим гитары и мозги, а потом уже посмотрим… - «А потом посмотрим, сможем ли мы найти замену почившему в бозе таинственного недуга гитаристу,» -мысленно продолжил Уэс и усмехнулся своему потрясающему чувству черного юмора. Почему-то вдруг стало очень холодно. Очень, очень холодно. По телу побежали мурашки, руки покрылись гусиной кожей. Борланд встал, чтобы проверить, не открыто ли окно, но тут мир потемнел и исчез. Как будто в бреду Уэс видит себя. Себя, неподвижно лежащего на полу. Мутные глаза широко открыты, руки держатся за горло, перекошенное лицо. «Так, по ходу дела я уже помер, - спокойно думает он – Стоп! Как так, помер? Я же еще тот портрет не дорисовал, и партию мою записать не успели… а прогулка по Лосу в пижаме? Эй, я протестую!» Как ныряльщик, ныряющий за жемчужиной, Борланд машет руками в попытке дотянуться до собственного тела. Воздух, оказавшийся не мягче каменной стены, не пускает, но постепенно камень воздуха тает, плавится. Несколько гребков руками – и Уэс, шумно втягивая воздух, ерзает на жестком ковре, сгибает и разгибает руки, даже не пытаясь понять, что только что с ним случилось. Встав, он одним махом выпивает остатки виски и, почувствовав, холод, снова подбирающийся к легким, чтобы снова окунуть его в боль, бросает стакан и во все горло кричит, орет, воет: - Я хочу жить! Я жить хочу! Жить! – на крик уходят последние силы, Борланд валится на пол. «Черт! – мелькает в его голове – Черт!». Но скоро он успокаивается, с трудом встает, тут же падая в кровать, и лежит, ожидая прихода некоей, несколько надуманной старухи с косой. Проходит час, два. Не дождавшись, Уэс засыпает. Проснувшись, он удивился, потому что старуха с косой так и не пришла. Некогда было что ли? Дела неотложные? Отбросив иронию, Борланд продолжает ждать и старается вести себя так же как и вел. Уэс удивлен – прошло уже целых 9 месяцев, а он все еще жив. Наконец, плюнув на все, он снова идет к тому же доктору Грину. - Ничего не могу понять, - говорит тот после осмотра. – Вы совершенно здоровы. Совершенно, несомненно, бесспорно, неопровержимо, ко всем чертям здоровы. В голове как будто взорвалась хлопушка – пусто и дымно. Борланд удивленно моргает, в двадцатый раз перечитывая надпись на двери кабинета, из которого только что вышел. - Стоп. Я не умру? Точно? Не умру? Значит, я, как полный идиот, все эти полгода трясся за свою душонку, когда мне ничего не угрожало?! Так что ли?! – стул полетел куда-то в сторону, сбитый пинком. За ним второй. Третий. Со злости Борланд готов разнести всю больницу к чертям собачьим, но вместо этого бросается бежать. Бежать по белым коридорам подальше от этого пропахшего лекарствами и вежливостью мира. Стеклянные двери, словно испугавшись за свою жизнь, распахнулись перед несущимся сломя голову Уэсом. Яркие лучи солнца ударили по глазам. Уэс остановился, ненадолго ослепленный ими. Черт, как оказывается классно – видеть солнце, видеть небо, чувствовать пряный запах прелых листьев, холодный ветер на твоем лице. Как оказывается классно быть живым… Что ж, старуха с косой ему не страшна, а значит, он еще успеет кинуть во Фрэда помидориной и по Лос-Анджелесу в пижаме погулять успеет. Конечно, он успел создать себе чертову уйму проблем из-за этой «болезни», но это все фигня. Главное, что он живет. Что он живой. Живой. |
Перейти к обсуждению
Назад на "Фанфикшен" // Назад на главную // Disclamer
