| "Гитара" |
|
Название: Гитара Авторы: Mayer и And One Фэндом: Linkin Park Рейтинг: PG Жанр: биография Саммари: Годах в 1950х мастер создал гитару. Эту гитару кто-то купил, от этого человека она перешла к другому владельцу и так далее. И всё бы хорошо, если бы это была обычная гитара. От автора And One: Основная идея принадлежит Mayer. Все линкинпарковцы принадлежат сами себе. Два предыдущих предложения принадлежат мне и служат как жалкое подобие вступительного слова. На этом закругляюсь. Как говорится, enjoy : ) От автора Mayer: люблю Fender'ы ^_^ Приложение: самый что ни на есть обычный Fender Stratocaster - посмотреть - Балрог меня побери! Неужели ты не понимаешь? Кольцо Всевластья может быть только в форме кольца! The Creator. Создатель. Знакомьтесь – Дэйв Фаррел, по прозвищу Феникс. К сожалению, он не может подойти и подать вам руку, потому что сейчас он очень занят. Он сдает, так сказать, вступительные экзамены в высший эшелон мастеров на гитарной фабрике Fender. Те, кто находится среди этих избранных имеют чуть-чуть побольше творческой свободы чем остальные – вот и все отличие. Фабрика пока слишком мала, чтобы позволить себе нечто большее. Экзамен Дэйва состоял в том, чтобы он от и до сделал гитару. На это дали парню месяц сроку. Точнее сначала предполагали дать ему месяц максимум, но увидев, как из куска клена и кучки «железа» рождается нечто особенное, начальство передумало, и теперь Дэйву было позволено мучить свой Stratocaster хоть полгода. Но конечно же он не хотел так тянуть. Он всего лишь (всего лишь!) хотел сделать идеальную гитару. Не такая уж скромная мечта для того, кто только второй год в гитарном деле. Скоро коллеги начали посмеиваться над упорным Фаррелом, который знай себе вырезал узоры на грифе гитары, не обращая внимания ни на шум, ни на что либо еще. Постепенно гитара завладела его сознанием, заполнила собой его сны и стала единственной целью, к которой он стремился. Находились те, кто опасался за рассудок Дэйва, но они не очень умело высказывали свои опасения и тот оставался глух к их словам. На экзаменационный экземпляр гитары ушло три месяца. Это оказался самый что ни на есть стандартной формы Fender Stratocaster, с самыми что ни на есть стандартными тремя звукоснимателями и шестью струнами. Внимание к гитаре приковывала перво-наперво затейливая резьба на всем грифе (именно на нее ушла львиная доля данного на работу времени) и такие же безумно притягательные резные колки, кажется, из слоновой кости. Гитара была покрашена в цвет sunburst, но это был какой-то необычный sunburst. Он играл оттенками, завораживал, гипнотизировал. Вдоволь налюбовавшись на вид, зрители переходили к оценке качества звука. И поражались еще больше чем когда видели инструмент, ведь раз упорный Дэйв хотел гитару с идеальным звуком – он ее получил. Творение Фаррела поставили на затянутый бархатом постамент в центре цеха и из других так сказать рабочих площадей на нее приходили любоваться целыми экскурсионными группами. Порой какой-нибудь смельчак боязливо дернет струну и застынет, склонив голову на плечо, завороженный чистотой звука. Разумеется, Дэйв сразу же был не только повышен в должности до «мастера», но и получил возможность обсуждать проекты новых инструментов на еженедельном совещании хозяев и мастеров компании. Надо вам сказать, что на дворе стоял 1955 год и мир все еще млел от звуков рок-н-ролла. Но Дэйву и Чак Берри теперь был не в радость – все мечтал он забрать свое кленовое дитя домой. Чтобы это была его гитара. Чтобы блестящий лак бросал блики на стены именно его дома. Гитара была для Дэйва все равно что ребенок. Первенец. И какая же мать согласится продать своего ребенка? Уже обсудив этот вопрос с самим Лео Фендером – отцом-основателем компании, - Фаррел был уверен, что никто не посмеет выставлять этот Phoenix Strat в продажу, и когда услышал ужасную новость – гитару уже купили! – чуть не потерял сознание. Художники, скульпторы, писатели, поэты – в общем творцы - всегда считались за людей чувствительных. - Да, мы понимаем, как дорог вам этот инструмент. По себе знаю - тяжело расставаться со своим творением, - преувеличено вежливо говорил Лео, вращая в пальцах карандаш – Но этот человек предложил такую цену, что отказать было бы варварством. – Дэйв пошатнулся, услышав эти слова, и схватился за сердце. Но сердце его было не в грудной клетке. Его сердцем уже была гитара. По негласному правилу этикета Фаррел должен был лично передать свой инструмент в руки новому владельцу (по слухам, парень заплатил тысячу долларов за гитару). Он и передал. Улыбаясь и желая удачи. В новом звании «мастера» Дэйв не пробыл и полугода. Он отчаянно боролся с хандрой, которую вызвала в нем продажа гитары, но только глубже погружался в ее пучину. Он так и не смог сделать инструмент хоть на толику такой же завораживающий как его первое «дитя». Еще раньше чем начальство поняло, что подающий надежды мастер стал самым обыкновенным американцем, который в пятницу вечером пьет и играет в бильярд, в субботу вечером только пьет, а в воскресенье мучается от головной боли и ругает правительство, Дэйв разочаровался в гитарном деле и ушел с работы. Ловко избежав участи заурядного пьяницы, он стал заурядным автомехаником – скучным, грубым, вечно зевающим - и долго с тоской вспоминал то волшебное ощущение шелковой тяжести гитары в руках. The Owner. Владелец. Джо Ханн, окрыленный, почти что плыл по воздуху от радости. Он купил гитару! Нет, это не была первая – судьбоносная для многих гитаристов – гитара мистера Ханна. Но наверное такой же экстаз от покупки он испытывал впервые. Поклонение риффам рок-н-ролла и желание самому научиться эти риффы играть гнали Джо к гитарам. Но он не был создан, чтобы стать вторым Четом Эткинсом – изнеженные, пухлые пальцы пианиста соскальзывали со струн, и ничего сложнее «парам-тарам, тарам-парам» не выходило. Бедный Джо не хотел признавать, что это он не рожден быть гитаристом, и с упорством, достойным отбойного молотка, обвинял во всем инструмент. Его отец был промышленником и, надо вам сказать, заработок Ханна-старшего намного превышал среднестатистический. Очень намного. Поэтому Джо в двадцать лет от роду обзавелся привычкой покупать гитары и, поняв, что ни одна из них не прибавляет ему таланта, продавать их, предварительно (совершенно случайно) ободрав, поцарапав или сломав ручку тремоло. Причем покупал он не какие-то там серийные стратокастеры, а обязательно последний писк гитарной индустрии, желательно сделанный одним мастером, так сказать master built. И это в то время как по округе ходили, наматывая сопли на кулак, десятки действительно умеющих играть парней, страдающих от отсутствия нормального инструмента. Это увлечение шло Джо в убыток, но хотя бы этим, довольно извращенным способом, он умудрялся занимать себя в свободное время, ибо был склонен к лени и хроническому ничегонеделанью и без гитар обленился бы вконец. Джо пришел домой, достал драгоценную покупку из чехла, включил в сеть, взял аккорд, второй и – о чудо! – он понял, что действительно может играть. Пассажи, вызывавшие ранее лишь судороги в пальцах, теперь давались без труда. Из усилителя выходил чистой воды рок-н-ролл. Конечно чересчур холодный и точено-правильный, но исправление этого недостатка было делом времени – решил Джо – а времени у него теперь достаточно. Ведь он нашел свою гитару. Неделю, одну бешеную наполненную звуком и струнами неделю, Джо точно заново учился играть, привыкая к невиданной ранее ловкости и быстроте пальцев. Уже близко – чудилось ему – сверкающая огнями сцена и мир головокружительного рок-н-ролла. Однажды, посреди очередного «сеанса игры перед самим собой» к Джо в гости заглянул его хороший друг Брэд Делсон. Он как раз принадлежал к тем десяткам парней мотающих сопли на кулак из-за отсутствия нормальной гитары. Джо был богатеньким Буратино, Брэд – немногословным «сыном рабочего и крестьянки». Джо менял гитары как перчатки, при почти полном отсутствии способностей. Брэд же перебивался сломанным-переломанным чудом неопределенной марки и года изготовления, утешаясь тем, что в противоположность другу может отличить до мажор от си бемоля и в придачу сыграть «How high is the moon» авторства Леса Пола. И при этом оба они мечтали стать героями музыки. Джо видел талант Делсона, но никак не мог придумать способ этому таланту оказать материальную поддержку – гордый Брэд, на чьей шее в девятнадцать лет уже висела молодая жена и еще более молодое недавно рожденное дитё, высокомерно отталкивал любую помощь, если вдруг начинал подозревать в этом, как он выражался, подачку. Дарить же гитару в день рожденья Ханн не решался – Брэд, соблюдая правила хорошего тона, обязательно на богатый подарок пытался найти подарившему достойный ответ и терзался, если ввиду более чем скромных финансов он этот ответ достойным сделать ну никак не мог.. - Неужели Джо разжился очередным инструментом? – улыбнулся во все зубы Делсон. Он не любил традиционную схему «привет – привет – как дела? – хорошо, а у тебя?», а посему с первой фразы уводил разговор прочь от этого. - Как видишь, - Ханн просиял, картинным жестом показывая на блестящий Strat. Глаза Делсона расширились, он нервно сглотнул слюну. - Что?.. что?.. что?.. – словно закудахтал он. - Phoenix Strat. Авторская работа. Эксклюзив, - переполненный гордостью продекламировал Джо. – Не поверишь, но кажется, это именно та гитара, которую я искал. - А можно?.. – голос Делсона дрожал – А можно поиграть?.. – Брэд словно весь превратился в пару изумленных, шокированных до глубины души глаз. Молчание. И вдруг Джо резко ударил Делсона по руке, которую тот, трясясь мелкой дрожью, протянул к грифу. Брэд вспыхнул до корней волос. Джо только скрипнул зубами. И тому и другому было чертовски стыдно за этот маленький инцидент, но они продолжали молчать, словно проглотив языки. - Ну так можно? – не глядя на друга, еще раз спросил Делсон. Без слов Джо протянул ему инструмент. Только пальцы коснулись грифа, Брэду показалось, что он взлетает. Он затряс головой и обнаружил себя в той же комнате в доме Ханна, где он и был. Брэд не хотел снова «взлететь», прикоснувшись к гитаре – это слишком сильно напоминало то ощущение, когда его однажды ударило током напряжением в 220 вольт, и он чуть не умер – но гладкий блеск лака и та легкость, с которой рука обнимает «тело» инструмента, манили. К вящему недовольству Джо, Делсон не отложил пугливо гитару, а лишь крепче прижал ладонь к бриджу. Блаженно зажмурившись, Брэд играл и играл, позабыв обо всем на свете, а Ханн все мрачнее следил за ним, подавляя в себе невесть откуда взявшиеся самые человеконенавистнические чувства. Наконец Джо не выдержал и грубо окликнул друга. Тот – ноль внимания. - Отдай, - словно капризный ребенок потребовал Ханн, хватаясь за гриф и дергая его к себе. Вся безмятежность тотчас слетела с Брэда, он вцепился в гитару, вовсе не собираясь её отдавать. - Ты можешь играть на ней день и ночь, когда душа пожелает, - предложил он вполне разумный довод – Дай же мне хотя бы сейчас поиграть. Пожалуйста. - Верни гитару, - отчеканил Ханн. - Но, Джо… - взмолился Делсон, не выпуская из рук инструмента. Неожиданно Джо размахнулся и мощным ударом сбил Брэда с ног. Тот упал на пол, даже не пикнув. Снедаемый тревожно-торжествующим чувством, Джо снял с плеч друга инструмент и сейчас только понял, что он натворил. С треском гитара полетела в сторону, а Джо ринулся к Делсону. Поднял, уложил на диван, приложил к челюсти лед и сел рядом, ощущая себя наиполнейшей сволочью – ударить без предупреждения, ударить того, кто слабее, ударить друга из-за какой-то паршивой гитары. С ожесточением Ханн наподдал инструмент ногой. Струны застонали голосами раскаявшихся грешников. В тон им застонал и Брэд, приходя постепенно в себя. Он сел, ойкнул, схватившись за голову, и посмотрел перед собой затуманенными глазами. - Неплохо ты меня, - засмеялся он. Джо тоже пытался посмеяться в ответ. – Как же я забыл, что ты боксом аж целый год занимался?.. - А ты – целых два, - поддакнул Ханн. - Но когда я мог тебя одной левой ногой побить, я и жрал малость получше. А то сейчас живот уже к спине прилип, - это был единственный раз на памяти Джо, когда Брэд открыто жаловался на свою жизнь. Ханн списал этот прилив откровения на легкое помутнение рассудка вследствие удара. - А вы приходите ко мне как-нибудь. Устроим праздничный ужин. Все трое приходите. – Джо растили благовоспитанным совестливым ребенком, каким он и стал, и потому он стремился загладить вину. К тому же ненадолго вылетевшая из Брэда дурость-гордость дала тому немного уступчивости. - А какой у нас ближайший праздник? - Ну например… - Ханн картинно задумался – Двадцать третье июля. Твоему чаду исполняется полгода, - от этих слов Брэд просиял, он любил, когда окружающие запоминали важные даты его жизни. - Ну ты же загнешься от воплей этой крикуньи… - больше смеясь, чем пытаясь отвертеться от ужина, сказал он. Брэд медленно шел домой, пиная консервную банку, и чувствовал себя так отвратительно, как никогда еще – гитара не давала ему покоя. Всё его существо, ранее считавшее лишнюю пару носок бессмысленной роскошью, теперь сгорало от жажды иметь. Почему он должен тратить все деньги, заработанные честным трудом до потери сознания, на еду и оплату счетов, а Джо, получая все от папочки, может покупать себе сколько и чего хочет, даже не думая о таких низменных мелочах? Сердце жгли обида и зависть, руки жгло от запомнившегося ощущения гладкости лака, а мозг жгла идея исправить эту вопиющую несправедливость… Джо открыл дверь, и перед ним предстал Брэд, в траченном молью парадном костюме и со сбитой от волнения на сторону шевелюрой; бледная, даже синюшная, светловолосая девушка в простой темной одежде. (Она, отчаянно пытаясь прибавить лоску к своему внешнему виду, надела золотые, оттягивающие уши серьги, но в одной из них не хватало маленькой детали – наверное, отломилась – и от этого Джо почувствовал странный прилив жалости к девушке.) В руках она держала бесформенный сверток – третьего члена семьи Делсонов. Хозяин дома – Джо – был совершенно счастлив: ужин шел как по маслу. Еда была в меру посоленной, беседы – в меру умными, Брэд – в меру утихомиривший свою гордость. В общем, все было прекрасно, только виновница торжества иногда принималась истошно вопить, да и юная миссис Делсон держалась несколько скованно и так же скованно-неловко орудовала приборами, будто у нее очень сильно болели запястья. Полагая, что это она просто смущается, Джо изо всех сил пытался разговорить Элизу. Каждое слово приходилось чуть ли не вытягивать клещами. Отвечала девушка, застенчиво смотря из-под густой челки и постоянно косясь на Брэда, который очень хмуро вертел в руках вилку. Сразу было видно – его что-то тяготит. Когда первое и второе блюда были съедены и участники обеда – звучит, будто их была там целая рать, но на самом деле всего три взрослых человека – ненадолго встали из-за стола, Делсон опять выпросил разрешение поиграть на гитаре и со скоростью звука умотал в гостиную, откуда вскоре раздался мелодичный звон струн. Часть мозга Джо отчаянно протестовала и требовала прекратить истязание гитары «каким-то там» Брэдом, но друг – решил парень – всё же может поиграть. Немного. Совсем немного. Элиза пристроилась на краешке стула на кухне, качая и баюкая орущую дочь. - Что она все кричит и кричит без передыха? – улыбаясь, спросил Джо, входя в комнату. Девушка вздрогнула от неожиданности. Малышка, должно быть тоже не ожидая увидеть Ханна, вдруг громко икнула. - Теперь-то я знаю, с чего ты раскричалась, - мягко сказала Элиза, не обращая на Джо внимания. - И что же? - Есть хочет, - ответила девушка, расстегнула кофту и приложила ребенка к груди. Плач сразу стих. Смущенный Ханн отвел глаза. – А мы-то думали-гадали, - почти смеясь, произнесла Элиза – Да не стесняйся ты, - обратилась она к Джо – Дело-то житейское, - будто это не она последние полтора часа разглядывала узоры на ободке тарелки. Картина была в высшей степени милая и уютная. Усталое бледное лицо девушки, склонившейся над ребенком, светилось ласковой улыбкой. Волосы падали ей на глаза и торопливым, таким трогательным жестом она поправляла прическу. А в гостиной Брэд наигрывал тихий блюз. И посреди всего этого умильно-сопливого великолепия Джо бросились в глаза пятна на запястьях Элизы – синяки. От возмущения парень аж закашлялся. - Он что, бьет тебя?! – выдавил он. Девушка удивленно вскинула брови. - Да, - покорно ответила она и слегка стерла пудру с щеки, показывая уже сходящее синее пятно. – Брэд последнее время не в духе, - равнодушно продолжила Элиза, отворачиваясь и смотря в окно. – Его опять уволили… - Но это же не дает ему права бить тебя! – Джо не кричал, он шипел, опасаясь, что Делсон услышит, хотя тому, похоже, было не до подслушивания бесед в кухнях. - Ну уж хотя бы ты не нервничай и не жалей меня, - Элиза грубо фыркнула – Мне и без этого хватает жалости. Все подруги считают своим долгом поплакать о моей несчастной доле. Наверно не знаешь, каково Брэду живется. Он даже во сне не отдыхает, всё бьется как припадочный «гитара, гитара». - Гитара? - Гитара. - Брэд! Брэд! Господи! Что ты делаешь?! Ай! Брэ-эд! – крик сквозь слезы разносится по комнатке, к нему и глухим звукам ударов прибавляется детский истошный рев. – Что я сделала?! Зачем?! – плачет Элиза, скорчившись на полу. И Брэд, замахнувшись для очередного удара, замирает, как окаменевший. Он понимает, за что её бьет. За что он бил её вчера, за что он бил её на прошлой неделе. Не за то, что она когда-то флиртовала с его братом, не за то, что она не может угомонить плачущую дочь, не за то, наконец, что он был зол, а она просто оказалась под рукой - за то, что она не похожа на ту гитару. Ужасная, бредовая, но правдивая несомненно, мысль в момент приводит парня в себя. Теперь уже и он плачет. Плачет о раскаянья и ненависти к самому себе. Брэд падает на колени рядом с девушкой, пытается что-то ей сказать, но только сипит, шипит, булькает как открываемая бутылка газированной возы. А Элиза, даже не пытаясь воспользоваться затишьем и убраться отсюда, только молча глотает слезы, прикрывая руками то голову, то живот, не зная, куда придется новый удар. В комнате звучат три плачущих голоса – Элиза плачет от боли и страха, Брэд шмыгает носом, пламенно обещая, что этого никогда не повторится, а ребенок в своей кроватке плачет, потому что темно, потому что она хочет есть и потому что все плачут. - …да, он бил. Немного. Несколько раз. Но теперь все спокойно, не волнуйся за меня, - застенчиво улыбаясь, говорит Элиза. Дочь тихо и довольно воркует, обхватив ручонками её палец. – Он просто… - запинается, слова точно сопротивляются и не хотят быть сказанными – Просто хочет чего-то, чего не может получить. Это его и выводит. - Хочет чего-то, чего не может получить?.. – Ханн несколько секунд, сдвинув брови, пытается понять, что же не то он слышит в тишине дома. Наконец его глаза становятся огромными от ужаса, дыхание перехватывает. Потому что он слышит, что Брэд уже не играет на гитаре. Джо срывается с места и, опрокинув все табуретки на своем пути и до полусмерти испугав этим Элизу, бежит в гостиную. В гостиной Брэда нет. Его нет нигде в доме. Но не это самое ужасное для Джо, ведь гитары тоже нет! The Thief. Вор. Где-то далеко уже начинает свое ежедневное восхождение солнце. Но Брэд, который шел и шел всю ночь напролет, не хочет спать. Гитара в его руках придает ему сил. Никакая совесть не терроризирует его – наоборот, рассудок радуется восстановленной справедливости и этому новому ощущению странного единства. Единства с гитарой. Теперь этот инструмент такая же часть тела Брэда, как, например, рука или нога. Так думает Делсон, ослепленный неистовым восторгом. Он бы заплясал – прямо тут, на улице – если бы не остатки нервной дрожи в ногах и не боязнь потревожить гитару. А та просто блестела, отражая свет просыпающегося светила, и Брэд не замечал, что его лицо, отраженное в полированном боку инструмента, искажается, становится старым и уродливым. Он не беспокоился о жене и ребенке и был абсолютно уверен, что они не беспокоятся о нем. В это же время Элиза как оглашенная металась по дому Джо, заламывая руки, а сам Ханн носился за ней по пятам, на ходу баюкая ребенка. Прошло уже три месяца. Умчалось лето, но осень не пыталась пока приструнить буйство красок, позволяя природе блистать в последней ослепительной вспышке. По лесу, с треском продираясь сквозь кусты, шел человек с гитарой через плечо. Никто ни за что не узнал бы в нем Брэда. Всего три месяца, а он уже весь обтрепался, изодрал некогда темно-коричневый костюм в унылое бурое рубище, зарос неряшливой бородой. Только гитара, как будто не шла с Брэдом в дождь и ветер, будто не преодолевала вместе с ним вплавь реки (как он не утонул при этом – вечная тайна мироздания); не пересекала пустыни, где пыльный, полный песка ветер нещадно хлестал их обоих – она по прежнему сияла первозданным блеском, будто только что заботливая рука мастера вынесла её на обозрение миру. - …идеальное состояние, - рассуждал вслух Брэд – Когда у тебя нет ничего. Это и называется подлинной свободой, правда, дорогая? – обратился он к гитаре. Подождал, вслушиваясь в ответ, и продолжил. – Вот к примеру мы с тобой. У нас ничего нет. Но разве это не прекрасно? Нас ничто не держит, не отягощает, не связывает с этим денежным миром – самого Делсона с этим миром и правда мало что связывало. Порыв ветра мог без труда сбить его с ног, что он и сделал в следующее мгновение. Парень безропотно поднялся и снова зашагал, ломая мешающие тонкие ветви. – И все-таки не пора ли нам уже придти? – он наклонился к гитаре и тут его лицо виновато вытянулось. – О прости! Прости, милая, я не думал, что ты воспримешь это так близко к сердцу. Конечно-конечно, ты лучше знаешь, куда нам идти. Прости, прости… я устал просто… - Брэд сокрушенно опустился на небольшую лесную полянку. Сорвал росшую там ягоду земляники, протянул гитаре, но та по-видимому отказалась, потому что парень, тоскливо вздохнув, съел ягоду сам. Он и вправду считал, что путешествие их слишком затянулось. Куда вела эта нескончаемая дорога, Брэд не знал – гитара решила преподнести сюрприз. С юга Калифорнии до севера Миннесоты Делсон и гитара шли очень долго. Если бы Брэд попытался сосчитать количество дней в дороге, он бы наверное сбился со счету на шестом месяце. Собственно, его «поход» длился год. Уже не помнил Делсон, что эту гитару он украл, не знал, что у него когда-то был друг Джо Ханн, что именно этому другу принадлежала изначально гитара, не помнил жены и дочери – все для Брэда давно утонуло в акварельно-размазанном мире грез. Бородатый и страшный, словно леший, он шел по одной из улиц Чикаго. Костлявые руки, точь-в-точь узловатые ветки, прижимали к груди гитару – Брэд всерьез боялся, что кто-нибудь подойдет и отберет драгоценный инструмент. Но прохожие лишь в испуге отшатывались от него. В толпе, несущейся мимо речным потоком, Делсон разглядел до боли знакомую фигуру – молодая девушка с коляской. Она разглядывала витрину книжного магазина, одновременно что-то говоря воркующему в коляске созданию. Всё сразу вспомнил Брэд. всё до малейшей подробности – и свадьбу, и ребенка, и ссоры, и примирения, и друга Джо с его дурной страстью к покупке инструментов. И исступленный побег от совести стал осязаем и тяжким грузом повис на душе, придавливая к земле. Не зная о том, что сейчас он выглядит не лучше лесного чудища, Брэд бросился к девушке: - Элиза! – это действительно была она. После исчезновения её супруга, Джо, исключительно из благих помыслов, взялся заботиться о ней и о дочери. Сейчас они жили в Чикаго, Элиза возилась с ребенком, а Ханн устроился на работу и больше не покупал гитары. Не узнав Брэда, девушка отшатнулась, испуганно вскрикнула и стремительно покатила коляску прочь по тротуару. Делсон не стал бежать за ней, он застыл на месте, словно его ноги вросли в асфальт, окончательно превращая человека-лешего в дерево. Словно очнувшись от опьянения, Брэд вытянул перед собой руки и увидел жилистые лапы с ободками грязи под ногтями; заглянул в одну из витрин и вместо себя увидел оборванного нищего с воспаленными красными глазами и старческим, обветренным лицом. На его плечах гитара выглядела варварски роскошной, блестя, как наевшаяся пиявка. Именно сейчас Брэд понял, что с ним произошло. Он издал нечеловеческий, полный муки вой и повалился на асфальт, яростно сорвал ремень с гитарой и отшвырнул инструмент от себя. - Безумец! – причитал Брэд, согнувшись в три погибели. Вокруг уже собирались любопытные – Как я мог?! – он не помнил, сколько времени потратил на «странствие», а увиденное в отражении лицо внятно сказало, что он всю жизнь шел неизвестно куда, подгоняемый паранойей. Действительно, у Делсона было право заливаться слезами отчаянья и кричать, лежа на улице посреди Чикаго. – Проклятая гитара! – он вскочил, злобно ударил инструмент несколько раз и упал без сил, стеная. Ему показалось, что его ребра сломались, а черепная коробка треснула по швам. Ударяя гитару, он словно ударял по самому себе. Швырнув инструмент грифом об асфальт, Брэд не только не получил желаемого результата – гитара не сломалась – но и чуть не потерял сознание от пронзившей его тело боли. Кто-то предложил вызвать полицию, но его слова потонули в возмущенном шепоте: «Мы хотим еще посмотреть на чудище!..». - Что с вами? – осторожно спросил вдруг некий смельчак. - Что со мной?! – особенно громко вскрикнул Делсон, вскакивая и хватая спросившего за воротник. – А ты у нее спроси! – он показал на гитару – Ну да, правильно! Она же гитара! Она тебе не ответит! – тут Брэд забыл о существовании всех людей вокруг и обернулся к кому-то невидимому – А ты же разговаривал с ней! Правда, мистер Сумасшедший?! Пауза. Толпа ждет, что же будет дальше. Такого цирка никогда еще не видели в Чикаго, столице популярных убийц и театра преступлений, чей репертуар пополняется изо дня в день. Брэд вздрагивает, отпускает воротник перепуганного парня, уже успевшего пожалеть, что осмелился открыть рот. - Прости… - бурчит Делсон, смотря себе под ноги. – Страсть губительна для разума. Страсть губит людей. Страсть к женщине, вину, и прочему, и прочему… меня сломала страсть к этой гитаре. Ги-та-ре. «Зрители» в ужасе расступились от помрачневшего словно могила, но, несомненно, уже не безумного человека, когда он, с трудом волоча ноги, подошел к гитаре, поднял её и снова надел ремень на плечи. Лицо его ненадолго посветлело, но он подавил этот приступ и пошел вперед. Теперь он знал, куда идет. И хотя рассудок иногда выходил из-под контроля, заставляя руки и ноги судорожно дергаться, Брэд не переставал напоминать себе о цели, к которой он стремится. Он чувствовал, что теперь, когда он знает, что сошел с ума, что гитара подчинила себе его сознание, долго он не проживет – гитара убьет его. (Он по-прежнему наделял инструмент чертами живого существа). Все, что он может сейчас сделать перед лицом смерти, облеченной в корпус цвета санберст, - скрыть гитару от глаз людских; потому что Брэд уверен: его душа будет беспрестанно метаться по загробному миру, если только чья-то рука хоть раз коснется полированного дерева грифа. Больше Брэда Делсона никто и никогда не видел. Гитару тоже. До поры, до времени. The Guitarist. Гитарист. По солнечному Чикаго уныло брел парнишка лет шестнадцати. В руках он нес старый, изодранный, где только можно рюкзак, который уже давно пора бы выбросить на помойку, чем Майк Шинода (а именно так звали парнишку) собственно и собирался заняться. До помойки идти далеко, до помойки идти нелегко… особенно, когда проходишь мимо музыкального магазина. Майк прижался лицом к стеклу, жадно разглядывая гитары за витриной. Вот бы ему вон ту подарили... или вот эту… любую, лишь бы подарили… Шинода грустно вздохнул. Никто ему ничего не подарит, и он прекрасно об этом знал. Родители не совсем разделяли его мечту стать музыкантом. Вернее, совсем не разделяли. Они мечтали, чтобы их сын нашел хорошую работу с хорошей зарплатой, чтобы обеспечить им столь же хорошую старость, но никак не играл на гитаре «в какой-нибудь занюханной группе», как выражался отец. Наконец, Майк добрел до помойки, кинул в кучу мусора рюкзак и уже собрался, было идти обратно, как вдруг его внимание привлекло что-то, гордо торчавшее из-под консервных банок. Шинода подошел поближе. «Что-то» напоминало гриф гитары. Сердце подскочило к горлу и начало долбиться в кадык. Майк сглотнул, осторожно дернул за гриф и вытащил на свет сильно потрепанную, но целую гитару. Целую. На ней можно играть. Шинода от радости подпрыгнул. Только сначала надо привести её в порядок, но ведь это совсем не сложно, правда?.. Прижав гитару к груди, Майк, переполненный самыми светлыми надеждами, радостно зашагал к дому. С этого дня уверенность, что он станет музыкантом, возросла у Майка вдвое. Предположительно, гитара провела на свалке около полугода, хотя на самом деле, наверное, гораздо больше. К радости Майка, она очень хорошо сохранилась для выброшенного мусора. Шинода всего лишь стер с корпуса пыль и грязь, сменил струны и тремоло, которое оказалось сильно разболтано и вдобавок проржавело насквозь. Ремонт, даже такой миниатюрный, влетел парню в копеечку, он потратил на это все свои карманные сбережения, но ничуть об этом не жалел. Ведь теперь он мог придумывать музыку, а разве не это было его мечтой?.. Приходя домой после школы, Майк обычно первым делом запирался в комнате, доставал из-под кровати гитару (там он прятал её от родителей и от младшего брата), садился на стул и, дернув какую-нибудь струну, жмурился от удовольствия, словно кот, вкусивший отменной сметаны. Прошло совсем немного времени, как в одном из районов Чикаго собралась группа, состоявшая из Майка и еще нескольких таких же, как он, мечтателей. Они начали выступать в местном дешевом баре, которому как раз не хватало музыки и денег. Группу приняли на ура. Но, как известно, хорошего много не бывает. Майк окончательно разругался с родителями и переехал жить к другу, уже делившему квартиру с цыганской семьей. Все члены этой семьи поочередно пытались стащить у Шиноды гитару, поэтому ему приходилось везде таскать её с собой. Зато в районе и даже за его пределами Майка теперь все узнавали: «Смотри, вон придурок с гитарой идет. Да-да, он еще в том баре играет. Сегодня вечером у них концерт. Пойдем, не пожалеешь! Это он с виду такой заучка, а бренчит очень даже неплохо». Как-то, когда на улице шел дождь, к Майку «в гости» словно совершенно случайно забрела старая цыганка. Он в это время репетировал и, едва завидев старушку, инстинктивно вцепился в гитару железной хваткой. Эту цыганку боялись все, в том числе хозяин квартиры. Она умела наводить порчу на расстоянии и читать будущее по морщинам на левой пятке. - Не бойся, – засмеялась старушка, увидев реакцию парня. – Не трону. - Что тебе от меня надо? – настороженно спросил Майк. – Ручку я твою на прошлой неделе позолотил, нет у меня больше лишних денег. Никаких денег нет. - Не нужны мне твои деньги, – брезгливо сморщилась цыганка. – Лучше гитарку покажи. - Вот еще. – Шинода на всякий случай попятился. – Я ведь знаю, ты её спереть хочешь, а потом продать, да? - Ой, глупый… - старушка удрученно покачала головой. – Погубит тебя твоя гитара, вот увидишь. Их погубила и тебя погубит. - Да ну тебя, – сказал Майк, демонстративно отворачиваясь. Как же, будет он слушать всякую чепуху, тем более от этой старой воровки. Вдруг Шиноду словно что-то кольнуло и он, резко обернувшись, спросил: - А кого это, их?.. Но старушка, постукивая некогда богато украшенной тростью, уже поковыляла в другую комнату и его не услышала. Тогда Майк крикнул ей в след: - И вообще, заработаю денег и куплю себе новую гитару, еще лучше этой! Так что чушь ты говоришь, ясно? Успокоившись, Шинода вновь принялся репетировать, но гитара, словно назло, начала фальшивить. Этого не должно было быть, поскольку всё утро Майк провозился со струнами и после нескольких часов мучений убедился, что строй звучит так же прекрасно, как должен. Гитары не расстраиваются настолько быстро – Майк знал это. - Да не куплю я себе новую, успокойся ты уже! – в сердцах выкрикнул парень после очередной неудачной попытки сыграть свою сольную партию. Странно, но инструмент будто бы понял Шиноду – уже со следующим аккордом звук был чист. Майку стало не по себе. Он тряхнул головой, надеясь, что все тревожные мысли высыплются через уши. Уши у Майка были большие, хорошо вентилируемые, вдобавок оттопыренные – загляденье, а не уши! Вот только не высыпалось оттуда ничего. Вздохнув, Шинода отложил гитару и открыл окно. Отсюда хорошо была видна река. В ней отражались городские огни, символизируя утонувшие надежды. Так по крайне мере казалось Майку. Словно в поисках поддержки, он оглянулся на гитару. Та изящно отражала свет настольной лампы – единственного работающего электрического прибора в этой комнате, не считая усилителя. - Вот увидишь, всё у нас с тобой получится, – уверенно проговорил парень. Гитара молчала, но ведь «молчание – знак согласия», разве не так?.. Рабочий день закончен. Для простых посетителей бар уже давно закрыт. Официанты протерли столики и ушли. На кухне все звенит посудомойка, но и она скоро отправится домой. Погашены почти все огни, музыканты разошлись. Только Майк сидит у барной стойки, устало ссутулив плечи, и беседует с хозяином. - Пить будешь, Майк? – наконец спрашивает хозяин, ласково, по-отечески глядя на Шиноду. Парень кивает, хозяин наполняет стакан чуть желтушным джином пополам с соком и протягивает Шиноде. Тот одним глотком выпивает и морщится – все никак не может привыкнуть даже к такой ничтожной крепости. Но зато этот «детский коктейль» хоть ненадолго – как раз чтобы придти в себя после выступления – прогоняет усталость. Майку не было еще двадцати одного, ему и восемнадцати не было, и хозяин это прекрасно знал. Но Шинода приносил бару такую прибыль и известность, что на такую мелочь как возраст просто закрывали глаза. - Устал, парниша? – сочувственно спрашивает хозяин. Шинода отрицательно мотает головой из стороны в сторону. Нет, он действительно не устал. Горло болит от долгого пения, голова кружится, перед глазами плывут круги и кубики – это да. Но устал? Никак нет. - Просто… - Простудился что ли? – в голосе слышится тревога. Золотая жила клуба не имеет права болеть, ведь если она все же простужается, то это равно Ужасному Пожару или Адскому Землетрясению. - Нормально все, не беспокойся, Фэт. – Фэт. Папа Фэт. Гроза любителей драк и просто второй отец для Майка. Это был рослый плоскостопый детина с мощным оперным голосом. Когда-то пел в диксиленде, потом купил клуб и остепенился. - Давай кушай, - широким жестом папаша Фэт метнул на стол перед Майком тарелку с жареным мясом и картофелем. Шинода зажмурился, почуяв аппетитный запах, и облизнулся. Лучше чем у папы Фэта его не кормили нигде. – Ешь-ешь. Парни твои отказались, будешь за них доедать. - Хотя бы наемся, - улыбнулся Майк и, наклонившись к тарелке, принялся уплетать так, что только треск за ушами стоял. Фэт смахнул слезу. - Ты мне как сын, ей-богу, - растроганный, признался он. Тишина. Слышно как чавкает Шинода, поглощая ужин. - Растущему организму нужно есть, - констатирует хозяин – А вы сегодня знатно играли. Чья музыка? - Литл Ричард. И в конце две моих. Чертовски вкусно, папа Фэт. - Старался, - мужчина сияет всем своим щербатым и круглым, словно блин, лицом – Для вашей банды чего только не сделаешь, - и по нему видно, что если бы он мог преподнести группе Майка копченого слона в марципанах, он бы это сделал. – Кстати, к нам завтра инкогнито нагрянет кое-кто. Важная птица. Вы уж покажите ему, что и мы тут не лыком шиты. - Обязательно! От обильной еды Майка разморило, он сейчас хотел только одного – домой. Завалиться на эту скрипучую кровать, где надо изгибаться ужом, чтобы не быть проткнутым торчащими из матраца пружинами, и спать, спать… Парень попрощался, взял гитару, которая терпеливо лежала на соседнем стуле, и, блаженно улыбаясь, поплелся навстречу родному углу и родной кровати. Фэт убрал тарелки, оглядел пустой бар ястребиным взором и выключил свет, перед тем как скрыться в «технических помещениях». В баре темно. В Чикаго темно. В Чикаго ночь. И в этой ночи по улице идет Майк, бережно неся зачехленный инструмент. Он уверен – завтра все пройдет как по маслу, ведь это Чикаго, это он, Майк, а это его гитара. Прошло совсем немного времени, и группа распалась. Причин было несколько, но в основном это случилось, потому что мечтателем остался только Майк, а убеждать остальных, что вот-вот нагрянет успех, у него уже не получалось. Так бы и остался Майк жить, стоя по утрам у треснутого зеркала с мрачными мыслями: «А не продать ли гитару, чтобы купить бритву?», но судьба сжалилась над ним и улыбнулась своей золотозубой улыбкой. Всё началось с некоего молодого человека, который успел полюбить группу, выступающую по вечерам в баре и у которого мать была знакома с братом отца одного владельца влиятельного ночного клуба (разве это не звучит как отрывок из сериала?). Именно этот владелец и нагрянул однажды с визитом на концерт Шинодовской группы. В итоге Майка вместе с единственным, что осталось от группы – гитарой - пригласили на прослушивание в одну не очень известную, но подающую большие надежды группу, которой как раз не хватало гитариста. Майк понимал, что вот он, его шанс, и что упускать этот шанс нельзя ни в коем случае, а потому он был готов на всё вплоть до драки с другими, не менее понимающими претендентами. Но этого удалось избежать – Майка приняли единогласно. Всех покорило великолепное звучание гитары и внешность конкурсанта (последние нормальные штаны у Шиноды украли еще на прошлой неделе, а потому ему пришлось выступать, в чем есть – брюках в дырочку с видом на полосатые трусы). С новым гитаристом группа быстренько поменяла название с «Bomb raid» на «Astroghosts» и начала восхождение на гору славы. Дальше всё пошло, как в сказке – успех, фанаты, альбомы, телевидение… выступления перед лицами, которые с обожанием смотрят на тебя, возможность писать музыку для этих лиц, деньги, на которые можно было наконец-то купить отдельную квартиру, примирение с родителями - всё это вскружило Майку голову. А когда он первый раз увидел себя по телевизору, то даже расплакался от нахлынувших чувств. Майка узнавали везде, даже ночью, без подобающего освещения. За ним охотились толпы поклонниц, с целью получить автограф на грудях. Гитару Шиноды мечтали заполучить все кому не лень и неоднократно пытались её своровать, но Майк продолжал по старой привычке везде таскать её с собой, а поскольку за ним везде таскалась многочисленная охрана, выкрасть гитару становилось идеей из разряда «даже не думай, а лучше вообще забудь». Вообще Майк Шинода у всех поклонников в первую очередь ассоциировался с его гитарой, как пицца ассоциируется с Италией или Менделеев с таблицей химических элементов. Майк никогда не выходил на сцену с другой гитарой, и это стало его визитной карточкой. Всё, казалось бы, было просто прекрасно, но настал такой момент, когда Шиноду вежливо попросили из группы. Причина была проста – Майк слишком выделялся на фоне остальных. Шутка ли – он был популярнее всех четырех участников группы вместе взятых! Правда, никто из них толком не владел инструментом и не пел. Они больше рассказывал о себе небылицы да заводили романы с известными актрисами. Но в итоге Майк остался без группы. У него было достаточно денег, чтобы жить припеваючи до самой старости, но Шинода не хотел просто так прерывать карьеру. Он купил свою студию, где принялся усердно работать над материалом для сольного альбома. «Он еще всем покажет!» - гласили заголовки известных журналов, пестривших всевозможными статьями и различными вариантами его биографии. Но невдомек было авторам этих заголовков и статей, что же на самом деле творилось на душе у этого человека… Майк вернулся домой в половине двенадцатого. Пройдя в гостиную, он тяжело опустился в своё любимое кресло перед камином. Сегодня был тяжелый день – полдня Шинода работал в студии, а после одно известное издание брало у него интервью. Выворачивать душу наизнанку отнюдь не было любимым занятием Майка. А тем более делать это перед людьми, которым в сущности все равно, что ты ответишь. Майк сидел и грустно созерцал картину на стене – дружеский шарж от известного художника Уэса Борланда, сделанный десять лет назад. Как бы Шинода сейчас хотел быть похожим на этот шарж! Нет, для своих тридцати шести Майк выглядел очень даже неплохо. Дело было не в фантике, а в самой конфете. Майк не мог больше искренне улыбаться. Ему пришлось признать, что он жутко устает на концертах и что на фанатов он теперь смотрит скорее с опаской и, выходя из какого-либо здания, скорее спешит сесть в машину и задернуть шторку на окне. Но самое страшное было не в этом. Майк был одинок. С подружками ему катастрофически не везло, хотя в школе от них не было отбоя. Это было похоже на заговор – одна замужем, другая изменяет, третья вообще просто собрала вещи и ушла без объяснений. И теперь Шинода отчаянно пытался понять, почему же всё это происходит с ним. Вот сидел в своём любимом кресле, смотрел на картину и всё пытался, пытался… за это время он вспомнил, что в суматохе забыл гитару в студии и про себя отметил, что раньше этого никогда не случалось. Надо бы поехать, забрать её… Вдруг Майка словно током ударило. Гитара. Та самая, которая ни разу с тех самых пор не фальшивила, и у которой никогда во время концерта не лопались струны. Та самая, с которой он спал во время отсутствия подружек, то есть большинство ночей, и до которой он никому даже дотрагиваться не разрешал, будь то сам Ричи Блэкмор. (Он, кстати, до сих пор был на Шиноду за это в обиде.) Всё стало так просто и понятно, что Майк даже рассмеялся, чего с ним уже очень давно не случалось. Действительно, всё сходится! Ведь именно она привела его к успеху. Именно она в свое время спасла его от наркотиков, это он хорошо помнил. Только тогда Майк всё воспринял как случайное совпадение, но теперь-то практически не оставалось сомнений. Жизнь, несомненно, уже давно шла не по тому сценарию. С детства Майк мечтал о вертолете. Маленьком вертолете. Совсем маленьком, но вертолете. И теперь, когда он стал знаменитым и мог позволить себе все, что угодно, эта мечта не могла не осуществиться. Только сев в пилотское кресло – чтобы совершить пробный полет с инструктором и почувствовать, каково быть владельцем вертолета - Шинода понял, что эта осуществленная мечта не приносит радости. Безо всякой на то причины он стал панически бояться высоты. А еще Майк хотел завести дельфина. И завел - маленький серенький дельфиненок плавал в бассейне и радостно выпрыгивал из воды, когда Майк приходил его кормить. А потом, спустя несколько недель, животное всплыло брюхом кверху. Ветеринар сказал, что дельфин отравился, но Майк ему не поверил. В тот вечер у него был концерт (не посвященный памяти дельфина, вообще ничему не посвященный - концерт и все тут). Уже на первой песне Майк услышал в звучании инструмента странную ноту, похожую на орган, величественный и торжественный. Инструмент точно радовался, что питомец Майка отдал концы И когда Майк перечислил мысленно еще пять подобных случаев, в этот прекрасный миг все встало на свои места. Гитара. Она просто не позволяла ему любить кого-то, кроме себя. Вдруг Майку стало страшно. Очень страшно. Что же теперь будет? Получается, он никогда не сможет быть по-настоящему счастливым?.. Ну уж нет! Он не желает, чтобы его судьба зависела от какой-то там деревяшки! Майк решительно поднялся с кресла и подошел к небольшому старинному комоду. Из верхнего ящика со вторым дном Шинода достал пистолет. «На всякий случай» - сказал отец, вручая его Майку, когда он только-только стал знаменитым и приехал их навестить. Вот он, этот самый «случай». Теперь главное – взять себя в руки. В студию Шинода прибыл меньше, чем за полчаса. Ворвавшись в свой личный кабинет, он застыл. На столе лежала она. Гитара. Такая родная, привычная. И сейчас он её убьёт. Расстреляет. «Может, я сошел с ума?» - мелькнула, было, мысль, но она тут же была задавлена противоречиями. В комнате было душно. Майк пробовал оттянуть от горла ворот рубашки, но это мало помогло. Тогда он открыл окно. В кабинет, разметав бумажки на столе, ворвался ночной воздух. Глубоко вздохнув, Майк достал из кармана брюк пистолет и прицелился. Сейчас он нажмет на курок и всё закончится, струны лопнут, а сквозное отверстие в корпусе никогда больше не даст гитаре зазвучать как прежде. Он нажмет на курок. Просто возьмёт и нажмет. Просто отложит пистолет, возьмёт гитару, пойдет домой и… Майк потряс головой. Всё, хватит. Раз, два… - Нет, нет, не могу! – Шинода схватил себя за руку. В нём ожесточенно боролись две половины – одна ненавидела гитару, вторая страстно её любила. – Нет, нет! – словно в припадке выкрикивал он, начиная стрелять в потолок. Одна рука, яростно стиснув пистолет, нажимала на курок, вторая изо всех сил старалась уберечь от пуль гитару. Майку начало казаться, что его сейчас разорвет. В глазах двоилось, только гитара оставалась четкой. Шинода попятился к открытому окну. Пистолет выскользнул из запотевшей ладони и гулко ударился об пол. «Прыгай!» - приказал Майку чей-то голос. Он звучал прямо в голове, но это не было его мыслью. Случайные прохожие, замерев, с ужасом наблюдали, как со страшным воплем мужчина выпал из окна. Нет, перед глазами Шиноды пронеслась вовсе не вся его жизнь, начиная с того момента, как он научился ходить. Вместо этого он увидел ту самую старую цыганку, которая, обреченно качая головой, говорила: «И тебя погубит». А потом всё исчезло. The Daydreamer. Мечтатель. Роб Бурдон, высокий двадцатисемилетний брюнет, пребывая в прекрасном расположении духа, вошел в зал аукциона. Он не рассчитывал ничего покупать, но ему было дико интересно, за какую цену продадут личные вещи трагически погибшей несколько месяцев назад звезды. Он немного опоздал - торги уже начались. - ..150! Кто больше? - 170! - 170 долларов!.. Приглядевшись, Роб увидел шляпу, в которой Майк Шинода несколько раз выступал на концертах. Устроившись в задних рядах, он начал наблюдать за торговавшимися людьми. Медиаторы, рукописи, пистолет, который был в руках Шиноды за несколько секунд до смерти, и даже рубашка, которая была на его переломанном теле – всё это раскупалось в несколько мгновений за просто астрономические суммы. Через час Роб начал клевать носом, но вдруг в его полусонное сознание пробились слова: - ...и последний лот на сегодня: гитара "Phoenix Strat"! - Бурдон приподнялся, стараясь разглядеть инструмент. – Вы все, надеюсь, знакомы с этой гитарой. Вместе с Майком она прошла весь путь, через тернии к звездам. Вы также знаете, что ни на какие богатства мира наш Майк не соглашался обменять этот инструмент. Из-за нее он отказывался от предложений лучших мировых производителей гитар создать его именную модель. И именно эта гитара была свидетелем трагической гибели нашего любимого музыканта, музыка которого будет жить вечно. Бурдон торопливо вскочил – нельзя же не увидеть такой инструмент. Разглядев гитару через лес голов (не один он был такой сообразительный), парень потерял дар речи. Что-то в ней было такое, что заставило сердце Роба ёкнуть. Он вдруг почувствовал, что непременно должен купить эту гитару. Вот просто должен, и всё. Но нет, он же не такой дурак, чтобы отдавать огромные деньги за какую-то там гитару. Он же просто пришел посмотреть... Торги шли более чем ожесточенно. Цены росли с огромной скоростью. - ...двадцать восемь! - Двадцать восемь тысяч раз… - Тридцать тысяч! - Тридцать пять! - Тридцать пять тысяч раз… - Сорок тысяч! - толстый важный господин, сидящий в первом ряду, явно не собирался мелочиться. - Сорок тысяч раз… сорок тысяч два… - зал молчал. Вдруг чей-то хриплый голос отчаянно выкрикнул: - Пятьдесят тысяч! "Интересно, кто бы это мог быть?" - лениво подумал Роб. - "И чего это на меня все уставились?.." И тут он понял, почему. Этот хриплый голос принадлежал ему самому. - Пятьдесят тысяч раз! Пятьдесят тысяч два!.. - с каждым словно Бурдон все больше бледнел. - ...Три! Продано! - весь зал зааплодировал, кто-то похлопал Роба по плечу, но тот даже не улыбнулся. Он просто вдруг понял, что имеет с собой всего каких-то жалких четыреста долларов и что сейчас он почти в безвыходной ситуации. - А можно… позвонить?.. - слабым голосом попросил Роб у распорядителя. - Конечно! - тот был уверен, что молодой человек хотел обрадовать родню. Бурдона проводили к автомату. Лихорадочно набрав номер, он начал ждать. Гудки монотонно тянулись один за другим. Наконец, когда Роб перебрал всех известных ему богов, к трубке подошли. - Алло, Вэн? - Да? Роб, это ты? - Вэн, будь добра, залезь под кровать, там стоит небольшая коробка из-под обуви, знаешь? - Знаю, но зачем?.. - Потом объясню. Это срочно Так Роб стал обладателем гитары. Конечно, без скандала с женой не обошлось, но всё равно в итоге Бурдон заснул со сладким чувством в животе, которое бывает, когда знаешь, что непременно должно случиться что-то хорошее. Причем именно хорошее, Роб в этом даже не сомневался. А зря. Но оставим нашего героя лежать в уютной кровати и тихонько похрапывать и перенесемся в детскую, где беззаботно гукает трехлетний сын четы Бурдон, Честер. По правде говоря, он уже неплохо умел излагать свои мысли, например, по поводу конструктора: «Я сам!» или каши: «Не хочу-у-у!», но по ночам предпочитал более привычный способ разговаривать. Также наше внимание сразу привлекает гитара – именно здесь оставил её Роб на ночь. Никаких странностей за ней не наблюдается – лежит себе и лежит, вот только Честер вдруг замолкает, а, спустя несколько минут, начинает жалобно всхлипывать и звать родителей. Ванесса разбужена, Роб разбужен, гитара перенесена в гостиную, но Честер еще долго не может уснуть, супругам даже приходится взять его с собой в кровать. Везде тихо, все спят. Небольшая передышка перед марафоном. Затишье перед бурей. Что дальше?.. - Роберт, помой, пожалуйста, посуду. - Я занят. - Чем же? - Я думаю. Девушка обреченно вздохнула и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Роб даже не обернулся. Сидя на полу, он занимался созерцанием гитары, висящей над кроватью (этого почетного места она удостоилась на следующий же день пребывания в доме). Последние два года это стало его обычным повседневным занятием. Он мог так сидеть несколько часов и не дай Бог кто-нибудь его побеспокоит. Исключение он делал только для своей жены и сына. Знакомые крутили пальцем у виска, Роб же говорил, что «каждый имеет право на свою маленькую странность». Однако «маленькая странность» порой вызывала большие проблемы. Хотя бы потому, что Роб не мог толком объяснить, зачем он этим занимается, но в важности таких «медитаций» нисколечко не сомневался. Несколько раз он серьёзно поссорился из-за этого с Вэн, а как-то, сидя на полу, умудрился простудиться. Но это его не останавливало, и он всё сидел и смотрел на гитару, словно пытался увидеть ответы на несуществующие вопросы. Вытирая мокрые руки полотенцем, Ванесса снова зашла в комнату, намереваясь серьезно поговорить с мужем. Она дала себе слово отвечать на всё на всё спокойно, чтобы хотя бы в этот раз избежать скандала. - Роб? Может, займешься чем-нибудь более существенным? - М-м?.. – Бурдон рассеянно обернулся. – Да, конечно… чуть позже… Ванесса подошла поближе и опустилась на пол рядом с мужем. Кажется, он пребывал в хорошем расположении духа, по крайне мере, он не стремился вежливо её выгнать, как делал обычно. - Роб, скажи мне честно, зачем ты это делаешь? Гитара как гитара… - Чш-ш!.. – Роб испуганно замахал руками. – Не говори так в её присутствии! Это может всё испортить! - Что испортить? – девушка непонимающе захлопала ресницами. - Дело в том… - Роб на некоторое время замолчал, словно решая, стоит ли посвящать жену в свой замысел или нет и, выбрав в итоге первое, продолжил: - Я чувствую, что всё это не просто так. Гитара сама выбрала меня тогда. Вокруг неё существует какая-то особенная аура… может, даже, в неё вселился некий дух… - Ванесса презрительно фыркнула. Она знала о слабости мужа к подобного рода вещам, но ранее не придавала этому особого значения, а с рождением ребенка и вовсе забыла про это, наивно решив, что теперь для них с Робом важнее сына никого нет и не может быть. И вот теперь, с появлением этой деревяшки, все пошло под откос… Роб, не обращая внимания то, что Ванесса его почти не слушает, продолжал: - Я пытаюсь увидеть эту ауру, этот дух, я чувствую, что это очень важно… понимаешь? Девушка рассеянно кивнула. Воцарилось молчание. Роб вновь уставился на гитару. Ванесса вдруг представила, что может быть еще через пару лет: Роб. С даунской улыбочкой и глазками в кучку, с губ свисает тонкая ниточка слюны, вместо костюма – заляпанная пижама, потому что он ест и ночует тут же. Засаленные волосы, небритые щеки. - «Роб, что ты делаешь?» - «Я думаю…» Девушку передернуло. - А ты не подумал о Честере? – тихо спросила она, не глядя на мужа. Маленький мальчик, притаившийся за дверью, вздрогнул и пугливо втянул голову в плечи. Когда родители упоминали его имя в разговоре, они обычно ссорились. Это был сигнал, чтобы уйти в свою комнату, потому что какому ребенку захочется попасться под горячую руку озлобленного на свою половинку родителя?.. Маленькие детские ножки бесшумно потопали на второй этаж. - Конечно, думал. – Роб улыбнулся. – Думал о том, что ему стоит задуматься о карьере художника – он вчера так искусно разрисовал мою рубашку! Ванесса, сама того не замечая, тоже заулыбалась. Роб обнял её и мечтательно произнес: - Скоро всё изменится… к лучшему, конечно же. Вот увидишь. Но ничего не изменилось. Гитара по-прежнему висела на стене, лишь изредка снисходя на руки Роба, когда он тщетно пытался научиться играть на ней, Честер рос, зарплата напротив, уменьшалась и с каждым днём Ванесса становилась чуть раздражительней, а её улыбка - чуть холоднее. Тихая баллада звучала из магнитофона. Роб, лежа на полу, время от времени лениво дергал струну и слушал, как её дрожащий звук затихает в колонке усилителя. Совсем недавно они с Ванессой по обоюдному согласию подали на развод и вот сегодня днем по решению суда они были разведены. Имущество поделили согласно закону, а сын остался с Робом. Ванесса уже забрала свои вещи и уехала. Скоро из школы должен был придти Честер. Как сообщить ему о случившемся? Роб не знал, а потому просто сказал в лоб. Странно, но Честер воспринял все относительно спокойно. У Бурдона был крепкий сон, а у его сына – наоборот. Честер плохо засыпал и слышал, как тайком по ночам плакала его мать, плакала и проклинала гитару: «Ты издеваешься! Ты издеваешься надо мной! Блестишь тут, над кроватью, даже колком не шевельнешь! Почему он любит тебя? Почему?!». Шло время. Менялись дни на календаре, незаметно складываясь в годы. Время проходило мимо Роба, стирая его словно о точильный камень. Роб не хотел это признавать, но он устал. Он устал быть одним. Глаза резало, когда в них попадали блики света, отраженные гитарой. Уши устали от тишины и мелодичного, без единой доли фальши, звука струн. Он устал жить. И ему казалось, что его жизнь растягивается и растягивается прилипшей к ботинку жвачкой; казалось, что он живет уже сто, а то и все пятьсот лет. Роб даже не представлял чем еще можно заняться кроме как ничем. Его новая должность на работе была скорее названием, чем настоящей работой. Бурдон не знал, было ли это повышение или понижение – это, собственно, было для него неважно, главное, что за это платили деньги, которых хватало и ему и сыну. Приближался день рожденья Честера. А у Роба было слишком мало лишних денег на хоть какой-нибудь настоящий подарок. Бурдону было невдомек, что в дне рожденье не подарки главное, и он мучительно пытался придумать подарок, который понравился бы сыну. Краски? Альбом? - Но ведь Честер уже не маленький. Книгу? – а будет ли Честер её читать? Фильм? - а какие фильмы любит Честер? Музыку? – но Роб даже не представлял, какие стили могут нравиться отпрыску. Футбольный мяч? – Честер не переносит футбол. С ужасом Бурдон понял, что не знает собственного сына. И тогда он решил подарить то, о чем Честер так давно мечтал, хотя знал, что самого его, Роберта Бурдона, это уничтожит и оставит одну оболочку, вроде сдутого воздушного шара. Роб решил подарить сыну гитару. Вот и он. День рожденья. Торт (домашнего приготовления - с момента развода, Роб научился довольно сносно готовить), гордые двадцать три свечки, поздравления от друзей, матери – Честер чувствовал себя счастливым. Дело постепенно шло к подарку. Бурдон попытался обставить ситуацию как можно торжественнее – усадил сына на диван, сам сел перед ним. Парень долго не мог понять, к чему вся эта церемонность, но когда отец заговорил, то понял всё и практически сразу. - Насколько я знаю, - начал Роб - Майк Шинода, тот самый, чей плакат висит у тебя в комнате, нашел её на свалке. И с того дня он не играл на другой гитаре, - Честер недоуменно заморгал. Неужели подарком будет то, чего он меньше всего чаял получить? Это же просто из разряда вещей-которые-никогда-не-случаются – Я купил её на аукционе. Чтобы расплатиться, нам пришлось продать машину. Корвет. Наверное, старый как мир. К чему я это говорю? Ты должно быть уже понял. Сообразительный малый, - Роб ласково потрепал сына за щеку. – Мой подарок ждет тебя наверху. На чердаке. Честер подскочил от радости, издал радостно-верещащий звук (такой несолидный для его «солидных» лет) и побежал, словно окрыленный, на чердак. Не прошло и нескольких минут, как он, все такой же подлетающий от радости, вернулся в гостиную, держа в руках завернутую в упаковочную бумагу гитару. - Теперь она твоя. Открывай, чего ты ждешь? - подбодрил его Роб. Шуршащая бумага упала на пол, и Phoenix Strat засверкал в руках Честера. Бурдон не мог понять, что же сильнее сияет – глаза сына или подарок. Вдруг перед его собственными глазами все потемнело. Он схватился за подлокотник, и, кажется, темнота отступила. А Честер уже надел ремень от гитары на плечи и не видел никого и ничего кроме инструмента. Гитара была в его руках. Это было прекрасное ощущение, эфемерное, призрачное. Казалось, что стоит неловко двинуть плечом, и все исчезнет. А в затылке колотилось смутное предчувствие чего-то нехорошего… Из-за забора гавкнула собака. Проехал где-то велосипед. Кто-то окликнул Честера, кажется Роб. Но парень не услышал этого. Он был как в тумане. Мутный туман, переливающийся, как лак на корпусе гитары… но Честеру надо было еще кое-то спросить, потому он отложил инструмент, и затараторил, обращаясь к отцу: - Пап, пап, а она действительно моя? На самом деле? Честно-честно? – Роб почему-то не ответил. – Пап? – голос дрогнул – Всё в порядке? Обернувшись, он понял, что все отнюдь не в порядке. Какой тут порядок, когда… когда… когда Роб лежит на диване словно… словно неживой?! Ровно пять секунд Честер, нервно сглатывая, стоял, приросший к ковру. Затем он ринулся к телефону, сбиваясь, с пятой попытки набрал номер скорой помощи. А после этого сокрушенно опустился на порог, будто придавленный. Как Честер ни пытался, он не смог подойти к отцу ближе чем на три метра – словно вокруг Роба появилась невероятной прочности невидимая стена. Стена из страха. Скорая прибыла через пять минут. Искусственное дыхание, укол адреналина… и Роб уже полусидит-полулежит на диване как король в окружении бригады скорой помощи, недоуменно оглядываясь и пытаясь понять, когда это он умудрился «слегка умереть», а старший медбрат грозно отчитывает Честера за неоказание первой помощи. У праздника получился скомканный конец – Роб, слегка пошатываясь, восседал за столом и изо всех сил помогал Честеру доедать торт. А парень был настолько рад подарку, дню рождению, хорошей погоде и сидящему рядом отцу, что мог съесть каракатицу, муху, паука и даже не заметить, что он съел. Эта радость передавалась Бурдону, который улыбался рассеянной, будто блуждающей улыбкой, в какой-то момент он даже поверил, что теперь-то всё точно пойдет на лад. И он опять ошибся. Стоило закончиться празднику, как в душе Бурдона образовалась странная пустота. И он знал, откуда она появилась - когда Честер взял гитару, когда Роб отпустил гриф инструмента, то он неожиданно понял, что гитара больше ему не принадлежит. Она больше не вернется к Робу Бурдону - теперь она принадлежит его сыну. Этому шустрому мальчугану, который так мастерски рисовал гуашью на отцовских рубашках и пускал мыльные пузыри, сидя на коньке крыши; который прогуливал уроки и заставлял себя искать по самым темным подворотням города; который не спорил с отцом, не ругался и не пытался уйти из дому, но который один-единственный раз отомстил за развод так, что Робу хватило с лихвой, - сын взял фамилию матери и стал Честером Беннингтоном. Эта передача гитары была бы неизбежной. Роб знал, что не сможет взять гитару с собой туда, за грань восхода, где осязаем горизонт, и звезд можно коснуться рукой. Знал, и все равно сожалел о том, что гитара больше не его. Ему остается только ждать. Ждать чего-то. Может быть, конца? А может быть, начала? Как-то, пасмурным осенним днем, когда небо такое низкое и тяжелое, что, кажется, вот-вот тебя раздавит, Роб лежал на диване и бездумно таращился в потолок. Жизнь для него уже давно превратилась в черно-белый, повторяющийся каждый день фильм, в котором не было ни радости, ни печали, ни веселья, ни злобы, ничего. Осталась только механическая её часть – ноги ходили, рот говорил, руки готовили еду, желудок её переваривал. Честер стал всё реже появляться дома, и если бы Роб уделял этому чуть больше внимания, то он бы понял, что у сына просто-напросто началась практика (парень решил посвятить свою жизнь пломбам, кариесу и бормашинке - проще говоря, стать зубным врачом). Но Робу казалось, что Честер нарочно его избегает, и от этого в его серой, выцветшей душе становилось так, будто туда капнули серной кислотой – сердце болезненно сжималось, начинало щипать глаза и перехватывало дыхание. В тот злополучный день Честера опять не было дома. Опять в доме стояла подавляющая тишина, нарушаемая лишь скрипящим тиканьем старых часов. Мысли были бесформенные, слишком быстрыми, о таких говорят «мысли ни о чем». Всё, что сейчас, если это так можно назвать, интересовало Роба, это потрескавшийся в некоторых местах потолок. Трещины в побелке складывались в какие-то странные предметы, иногда даже лица. Вон та трещина была до боли в глазах похожа на гитару. Гитару. Роб почувствовал, как сердце вдруг ускорило свой ритм, стало тяжело дышать. Гитара. Которая давно обрела пристанище в комнате Честера. Честер время от времени учится на ней играть и у него это, кстати, неплохо получается… В висках заработали отбойные молотки, лоб покрылся потом, стало душно. Очень душно. Роб, словно пойманная на крючок рыба, начал хватать ртом воздух. Гитара. Не его гитара. Отобрали. Отняли. Украли… «Бум-бум-бум» - колотится сердце. Вдох… еще вдох… Но ведь до него гитара тоже была чьей-то. На ней играли, её хранили, её любили… получается, он тоже вор?.. «Тик-так, тик-так» - стучат часы. Сердце потихоньку начинает замедлять свой бешенный ритм. Теперь оно стучит в унисон часам. Воздух кончился, исчез. Последняя нелепая попытка наполнить лёгкие кислородом, которого нет… Нет гитары. Нет смысла. Нет Роба. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик. Так. Тик. Так. Бум. The Last. Последний. Мама рассказывала, что в детстве он боялся гитары и начинал плакать всякий раз, как видел инструмент в руках отца. Став старше, Честер не только перестал бояться, но и в свою очередь почувствовал притяжение, исходящее от гитары. Но Роб не разрешал даже дотрагиваться до инструмента, и парню оставалось только мечтать о том чудесном дне, когда отец сам снимет со стены гитару и протянет ему, Честеру… и вот он оказался – наяву, а не во сне - владельцем гитары Phoenix Strat. Но почему-то это не принесло ожидаемой радости. Жизнь не стояла на месте. Честер пил, курил, влюблялся, дрался, иногда учился, пробовал играть в школьных спектаклях (безуспешно, к сожалению – актер из Беннингтона был никудышный) и снова пил, курил… дошло до того, что он чуть было не ушел из дому, чтобы стать рок-звездой (путь Майка Шиноды пытались повторить множество подростков), но в последний момент Честер передумал. Не захотел оставлять отца. По крайне мере он так сказал друзьям. Сам же Беннингтон понимал, что остается из-за гитары. Это его и пугало больше всего. А вот теперь он стоит во дворе дома перед горящим костром и слёзы блестят в его глазах. Потому что совсем недавно скончался его отец. Потому что в этом была виновата гитара. Потому что Честер не хочет её уничтожать. Глубоко вздохнув, Честер бросил гитару в костер. Просто взял и бросил, даже не успев понять, что чувствует. Костёр торжествующе вспыхнул. Если бы гитара могла, она бы взвыла и попыталась бы выбраться, Честер был в этом уверен. Вдруг он неожиданно понял, что совершает большую ошибку. И тут же сквозь эту мысль пробилось, что понимает это не он. Но слишком сильным было желание… Словно иголку к магниту, парня тянуло к инструменту. Сквозь треск горящего дерева он неожиданно услышал шепот. Влажный, как шелест весеннего дождя. Это был голос гитары. «Меня любили, меня желали. Из-за меня ненавидели, крали, сходили с ума, умирали… и взамен получали счастье обладать мною, а кто-то в придачу и славу. Идем, мальчик. Возьми меня, и я заставлю тебя ненавидеть, сходить с ума… я дам тебе славу, я дам тебе счастье... ты не похож на них, на остальных, кто был перед тобою. Я принадлежу тебе по праву. Ты достоин этой славы, и я дам её тебе. Идем, мальчик…» Честер взялся за гриф и вытянул гитару из разгорающегося костра. Благодарно зазвенели провисшие уже от жара струны. Даже обуглившийся с одной стороны лак словно улыбался и говорил неслышное «спасибо». Кроваво-красный свет закатного солнца заливал все вокруг, и казалось, все объято пламенем – и дом, и двор, и улица, и Честер, и гитара, и сам огонь. В этом свете гитара преобразилась. Смутные, неясные тени замелькали на ней, отражаясь в лаке. Словно видения, проносились перед глазами парня человеческие фигуры. Вот огненно-рыжий молодой человек сидит за верстаком. («Феникс! Phoenix Strat!» - озарило Честера). Вот он старательно стругает кусок дерева, вырезает в нем какие-то узоры. Вот он бездумно и счастливо улыбается. Вот гитара в его руках. Вот гитары в его руках уже нет. Вот улыбки на его лице уже нет. Вот рыжего пламени на его волосах уже нет. Вот его самого уже нет. Затем лихорадочная круговерть образов и лиц. Чье-то молодое лицо, которое уже через несколько секунд стало лицом безумного старика. Чьи-то руки, которые уже через несколько секунд превратились в когтистые грязные лапы. Честер испугался. Честер хотел выбросить гитару, но та будто приклеилась к его руке. Поневоле, парень продолжил смотреть на эти видения. Темный лак озарился отблесками призрачных прожекторов. В тучах дыма и света по сцене двигался человек. Честер сразу узнал его – Майк Шинода, ему принадлежала гитара до того, как попасть в руки его отца. Две тени, два Майка схватились в драке, словно ахейцы пошли на Трою. А на крепостной стене за этим наблюдала Елена Прекрасная - самый что ни на есть стандартной формы Fender Stratocaster, с самыми что ни на есть стандартными тремя звукоснимателями и шестью струнами. Но вот Троя пала. Ахейцы погибли. Майк одолел Майка. Музыкант исчез. Честер боязливо сжался, он уже догадался, что гитара хвастается перед ним своими «достижениями». А ведь после Шиноды гитару получил его отец… Невероятным усилием воли, Честер заставил себя зажмуриться. Он не видел смутной тени Роба Бурдона, бродящей по неведомой черно-лаковой стране. Но когда вдруг корпус налился тяжелым, свинцовым холодом, понял, что и это видение закончилось. Теперь ему предстоял выбор. Еще полчаса назад Честер не знал, что есть из чего выбирать, а гитара сама на блюдечке преподнесла ему варианты. Невероятное счастье таилось внутри этого корпуса. Счастье, за которое надо было платить очень дорого. Душа страстно желала заполучить это счастье. Желание заполняло все чувства. Уши слышали только звон струн, глаза видели только резьбу на грифе, руки осязали только гладкую поверхность корпуса. Но в затылке что-то щелкнуло, сухо, как электрическая искра – нельзя. Нельзя взять это счастье, и не заплатить. «Где бывает бесплатный сыр, а? Как думаешь, Честер?» комариным писком зажужжал противный внутренний голос. - Но она безобидна, - возразил голосу парень. - Ты действительно так думаешь?! Что с тобой? Ты никогда не был слабоумным и вдруг начинаешь верить всяческим галлюцинациям. - Ты тоже галлюцинация, - Честер упрямо замотал головой. Но «голос разума» и не думал исчезать. - Разве ты не видел её «достижения», которые она так гордо преподнесла тебе? Да-да, ты не поверил, но посмотри, что гитара сделала с твоим отцом! - Она просто не признала отца. Меня же – по её словам – признала. - Делай что хочешь, глупец, - фыркнул затихающий голос – Я больше не могу отговаривать тебя. Это бесполезно. Честер прижал гитару к себе. Дерево почему-то было холодным и наверное в пять раз тяжелее обычного дерева. Парень резко обернулся, будто кто-то его позвал. Нет, померещилось… на Честера лишь укоряя, смотрели темные окна дома. В этом самом доме, от которого с тех самых пор пахло темнотой и страхом, несколько недель назад уснул его отец. Он уснул и стал удивительно спокоен, удивительно страшен, и удивительно несчастен. - Со мной все будет по-другому, - решительно сказал Беннингтон, еще крепче стискивая гриф. Потухающий костер разгорелся вновь от щедрого угощения в виде бензина. Собрав в кулак всё, что осталось у него от решимости, Честер с размаху швырнул гитару в центр пляшущего пламени. Оно торжествующе заревело, получив обратно недобитую жертву. Бой был неравным. Гитара не могла разжалобить огонь, огонь жаждал уничтожить гитару. Честер, прищурив глаза и заслонив лицо от жара рукой, пристально смотрел на костер. Взвившийся неожиданно ветер раздул огонь. Жар стал сильнее. Подняв ненадолго голову, Честер обнаружил, что над его головой сгущаются странные неестественно-черные тучи, словно затягиваемые в воронку, центром которой являлся костер. Воздух сгущался. Казалось, что он скоро станет настолько плотным, что можно будет запросто поймать рукой ветер и сжать в кулаке. Затравленно оглядываясь на бешенство природы, Честер почти даже ощутил легкий страх, как, взвизгнув истерично, лопнула самая тонкая струна. Вслед за ней, мучительно ноя, лопнули остальные. Оставшийся без струн корпус вспыхнул, словно пучок соломы. Горестный вопль поднялся в воздух, когда остатки гитары развалились кучкой раскаленных проводов и тускло-красных углей. Тут же черные облака исчезли без следа, а воздух стал удивительно свеж, и даже неожиданное благоухание яблоневого сада весной разлилось по округе. Вечерело. Честер, на чьем лице догорали последние лучи красного закатного солнца, заливал угли водой. Угли шипели, и белый пар столпом поднимался к жемчужно-оранжевому небу, растворяясь в нем, исчезая, как плохой сон. |
Перейти к обсуждению
Назад на "Фанфикшен" // Назад на главную // Disclamer
